Когда Линда с утра пораньше объявилась в подсобке с букетом белых лилий и словами, что это ему, Шауг, меланхолично пивший кофе, принял здравое решение ничему не удивляться, а просто принять ситуацию как должное. Пока он раздумывал, как ему объяснить шустрой медсестре, что она не интересует его как женщина, та всё-таки спасла положение разъяснениями, что «мистер Лефевр не пожелал видеть их у себя в палате».
С одной стороны, одним мучительным объяснением меньше. С другой – стоило выяснить, какой гений догадался принести цветы, и какой не менее гениальный человек догадался их в послеоперационной оставить, хотя Шауг не раз и не два это делать запрещал.
Он пытался дозавтракать в относительном спокойствии и в компании белых лилий, но бегавшая туда-сюда Линда всё сыпала и сыпала новостями о здоровье и настроении высокопоставленного пациента, которого называла не иначе как «капризный мистер», и Шорас рисовал себе картины одну мрачнее другой, прикидывая состояние и запросы генпрокурора Франции.
- Вы должны сходить к нему, мистер Шорас.
– Я знаю и я уже иду. Так, цветов в палату не ставить, посетителей не впускать.
- Но он просил сделать исключение для…
- Меня не волнует. Ближайшие сутки – никого. Всё.
Пустая кружка осталась одиноко грустить под цветочной сенью.

Шауг искренне не знал, считать второе попадание генпрокурора Лефевра в больницу в его смену злым роком или же простым стечением обстоятельств, но ранение снова было огнестрельным, что наводило на мысли об интересной и насыщенной жизни сильных мира сего, и о том, как часто они умудряются перебегать дорогу один другому.
Предыдущая их встреча состоялась, кажется, этой же осенью.
Его вновь посетила мысль, а не придут ли как-нибудь за ним, уже дважды испачкавшим руки в крови Лефевра, пытаясь его, впрочем, спасти, а не убить, или хотя бы не запомнят ли – менять привычный уклад жизни очень не хотелось, а знакомство с подобными людьми, пусть и поверхностное, всё же что-то да подразумевало.
Но вероятность того, что «капризный мистер» его вспомнит, всё равно стремилась к нулю.
Люди почему-то очень редко запоминают тех, кому обязаны жизнью, и вообще с куда большим вниманием относятся к врагам, нежели к друзьям.

- С пробуждением, мистер Лефевр…или лучше месье?
Пациент выглядел на удивление бодро для недавнего полутрупа, которого Шауг с командой полночи вытаскивали с того света
Перехватив взгляд Лефевра, направленный на бейдж, он утвердился в своём мнении – не помнит.
- Меня зовут Шауг Шорас, я ваш лечащий врач. Хочу обрадовать – операция прошла успешно и вашей жизни больше ничто не угрожает.
В этом его могла равно заверить голограмма медкарты в руках и вид больного – не лучшие его дни, конечно, но хотя бы жив.
- Боюсь, посетителей в ближайшие двадцать четыре часа, а лучше и все сорок восемь, допускать не представляется возможным. Когда мы выпишем вас из хирургического отделения – тогда пожалуйста. А пока лучшее, что я могу порекомендовать вам делать, это спать.
А также не напрягаться самому и не напрягать персонал. Второго букета я не переживу.
Голограмма, предоставив Шорасу все необходимые данные о самом мистере Лефевре и его состоянии, послушно скрылась.
- Мы некоторое время будем продолжать давать вам обезболивающие. Если в какой-то момент вам покажется, что они перестали действовать, не волнуйтесь. Это ничего страшного.
Предписания гласили – заверить пациента в том, что всё будет хорошо и наступит светлое завтра, но судя по не очень довольному выражению лица пресловутого пациента, вряд ли это было то, в чём он нуждался прямо сейчас.
- Если у вас есть какие-то вопросы или переживания по поводу вашего дальнейшего лечения, не стесняйтесь.

Отредактировано Seagh Seoras (2013-12-20 19:15:35)

- Вот как? Помните?
Он с несколько возросшим интересом взглянул на Лефевра.
Ну надо же. Какая честь. Осталось только понять, приятная или не слишком.
Продолжение беседы доказало, что скорее не слишком.
Иногда от кипенно-белых больничных стен, в которых приходилось проводить значимую часть своего времени, начинало мутить даже самих врачей, и Шауг не был исключением: на его памяти был лишь один маньяк, работавший в траве и проводивший там сутки напролёт. Погиб спустя какое-то очень незначительное время от прилетевшего в шею ножа очередного нетрезвого неадеквата – иногда складывалось впечатление, что иные в травматологию и не попадают. От подобного они тут, конечно, были застрахованы. Хотя с какой стороны посмотреть…
Пациенты спрашивали про что угодно. Начиная от «доктор, я буду жить?» до дозировки кетонала. Чаще всего они напоминали перепуганных детей, и вели себя соответственно: кто-то чуть не плакал и засыпал вопросами, кто-то стоически терпел с ужасом в глазах.
Генпрокурор Франции, похоже, посчитал, что за значимостью статуса ребёнка ему изображать не пристало, и решил с первых же минут взять ситуацию под свой контроль.
Шауг мысленно вздохнул и приложил ладонь к лицу. В реальности же пришлось сухо улыбнуться.
- Что ж, хорошо. Но я тоже надеюсь, что нашей третьей встрече не быть. Поймите меня правильно.
- Я не планирую выпускать вас из послеоперационной палаты в ближайшую неделю, – он уже морально приготовился к взрывной волне негодования. – А потом – как пойдёт. Я бы сказал, месяц или около того, если не возникнет осложнений.
Будет нелишним упомянуть, что Лефевру повезло.
Огнестрельные ранения брюшной полости встречаются чаще других, и если Шауга разбудить посреди ночи, он с закрытыми глазами и не приходя в сознание расскажет порядок действий: лапаротомия, осушение и ревизия брюшной полости, остановка кровотечения, ликвидация источника перитонита и завершение операции в зависимости от ситуации. Всё как по учебнику, всё как на экзамене.
Особо придирчивым пациентам иногда хотелось в красках описать, что с ними только что делали, чтобы перестали считать себя бессмертными властителями Вселенной, но рвотных пакетиков на всех не напасёшься.
Поэтому лишь дежурно улыбаться и не позволять творить беспредел в свою смену.
- Я не возражаю против так называемого карантина, но мне жизненно необходим мой телефон.
- Нет, – Шауг покачал головой, - Не в ближайшее время, месье. Всем пациентам для успешного выздоровления необходимо максимальное ограничение от всех внешних контактов. И это не мои причуды, это правила больницы, и, я боюсь, вам придётся их соблюдать.
Месье, вам ещё месяц пить воду и есть через трубочку, какой телефон.
- Можете, конечно, переговорить насчёт новостей с медсёстрами, но Головидео – нет.
Он начал напоминать себе попугая.
Зато вот и ребёнок генпрокурора – упёртый и самоуверенный, считающий, что ему все должны.
- Что касается анальгетиков, вы должны чувствовать хоть что-то, чтобы вы могли знать, что идёте на поправку. Если боль будет превышать допустимые нормы – тогда да, начинать волноваться и звать медперсонал.
Шаугу не составляло особого труда не меняться в лице – всё-таки жизненный опыт и профессиональная этика делали своё дело, но грядущие дни обещали стать не самыми лёгкими в его врачебной практике. 
После комментария про медсестру Шорас выразительно изогнул бровь.
- Боюсь, наш штат стройных брюнеток в коротких халатах и отсутствующими верхними пуговицами на рубашке не укомплектован. Ваша нынешняя медсестра вряд ли согласится резко похудеть и сменить цвет волос. Конечно, волосы могу перекрасить и я, благо, видеть я вас буду почти с такой же частотой, как медсестра, но вряд ли это будет выходом из сложившейся ситуации. Так что, – он подошёл к кровати Лефевра, бесцеремонно опуская её обратно и снисходительно взирая на «капризного мистера» - теперь он убедился в точности случайного прозвища – сверху вниз, - придётся вам как-то смириться с существующим положением вещей, месье. И слушать новости от полной блондинки. Кстати, её зовут Линда.
Шауг неприятно удивился схожести цвета своей кожи и кожи послеоперационного пациента; ему вообще казалось, что ещё чуть-чуть, и он начнёт сливаться с больничными стенами.
Скоро Новый год. Надо брать отпуск, от-пуск…
- Ещё какие-то возражения, пожелания, или вы можете меня отпустить?
Он скрестил руки на груди, прощаясь с надеждой покинуть палату в кратчайшие сроки, но оставлять месье Лефевра в нынешнем виде и состоянии тоже не слишком улыбалось, иначе весь яд польётся на младший медперсонал, который так или иначе донесёт это до его, Шауга, ушей.
Слухи, сплетни и жалобы на тяжкую жизнь распространялись по больнице быстрей, чем по старшей школе.

Отредактировано Seagh Seoras (2013-12-21 07:49:05)

Иногда бывали такие дни, что хотелось удавиться.
Или взять огнемёт и выйти на площадь, дабы отправить в небытие вместе с собой как можно большее количество людей.
В общем, дни, про которые говорили «не мой».
Наверное, сегодняшний был одним из таких.
- О, что вы, месье Лефевр, я очень даже всё понимаю, – Шауг неслышно вздохнул. – Дело тут как раз в вас. Чем больше вы игнорируете предписания врача, тем дольше вы здесь пробудете. Всё, вроде бы, предельно ясно.
Ему тоже не улыбалось бегать вокруг капризничающего пациента столько времени, но в ближайшую неделю он ни на кого не мог его спихнуть, да и потом ему бы всё равно пришлось навещать Лефевра, потому как – Ответственность, чтоб её.
У него были довольно интересные глаза и взгляд, взгляд человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. Желательно беспрекословно и немедленно. А тут он, Шауг, какой-то жалкий весп, который смеет говорить поперёк и вообще слабо представляет, какая перед ним важная шишка.
С какой-то стороны это было даже забавно. Угрозы со стороны зависимых и беспомощных, чья жизнь находится в твоих руках – это всегда Шауга несколько забавляло, ибо это был не первый подобный случай в его практике – и, скорее всего, не последний, если он переживёт общение с месье. Хирургу грозили расправой и судом, а также геенной огненной и страшными муками при жизни и после смерти за примерно те же самые вещи, в которых сейчас он был вынужден отказать генпрокурору.
Детишки…
- Месье, – Шорас был серьёзен, - Когда Государство будет вас хоронить, поверьте, вам будет уже не до телефона, и вообще не до чего.
- Месье, – он опёрся о край кровати, - Не далее как этой ночью вас доставили сюда, на грани жизни и смерти, истекающего кровью. То, что вы себя чувствуете хорошо в данную конкретную минуту – заслуга моей команды и лошадиной дозы анальгетиков, что мы вам вкололи. Поверьте, вполне может случиться так, что пройдёт пара часов, и вы будете лезть на стенку от боли, с которой ничего не сможете сделать, вас будет рвать, хотя попросту нечем, и горло от бесконечных спазмов будет саднить так, что дышать будет невозможно, вы будете умирать от голода или жажды, но есть и пить вам будет нельзя. И даже уже в этот момент вам будет не до связи с внешним миром. Вы недооцениваете масштаб полученных повреждений и время, требующееся на реабилитацию. Я не хочу потом загреметь за решётку за то, что не смог вас спасти по вашей же глупости.
- Месье, – потянувшись куда-то за голову генпрокурора, Шорас щёлкнул одним из переключателей. – Не будьте идиотом. Я верю, что вы таковым не являетесь. По крайней мере, надеюсь на это.
Но я в любую секунду готов поверить в обратное. И чем дальше, тем сильней.
- И да, не пугайте меня головной болью, её у меня столько, сколько вам и не снилось, уж поверьте. Правила вашей песочницы перестали действовать, когда вы перешагнули порог этого заведения – точнее, вас через него пронесли. И я бы на вашем месте молился, чтобы проносили обратно вас не вперёд ногами.
Вам бы в опере петь с таким-то диапазоном и оттенками голоса.
Поразительно, как много людей оказывалось не на своём месте. Возвращаясь назад, к родному миру, Шорас не мог припомнить никого, кто был бы откровенно непригоден для того дела, которым занимался. Все выбирали пути, повинуясь велениям…сердца?
Сердце Лефвера, которое стараниями Шауга всё ещё билось, если оно не зачерствело на сволочной службе окончательно, тоже наверняка должно было подсказать когда-то юному французу возможные дороги. Он выбрал эту. Что ж, на всё воля Великого Духа, и значит, так оно и надо было.
Но Шорас был готов руку дать на отсечение, что как певец месье Лефевр принёс бы гораздо меньше неприятностей и гораздо больше пользы. Себе и миру.
Но неисповедимы пути, и приходится мириться с тем миром, что есть за окном. И теми уродами, что его населяют.
- Я лично тоже очень внимательно слежу за новостями, месье Лефевр. Я бы, конечно, ограничил вас и от них, но если вы так настаиваете, то что ж, будьте уверены, обо всех мало-мальски значимых переменах в жизни общества вам сообщат.
Сарказм в голосе пациента превышал уже все возможные границы; Шорас же не позволял себе ни на минуту изменить спокойной разъясняющей интонации, словно бы он говорил с ребёнком или умственно отсталым. Как показала практика, это лучший способ обращения с пациентами. Любыми.
Стоически выдержав смотрины, и не отведя усталых глаз от человека, он не смог не улыбнуться – насмешливо.
- Как только у меня появятся лишние деньги на краску для волос, так я сразу. Правда вот, за спасение жизней нам платят меньше, чем хотелось бы, и лишних денег не водится совсем. Поэтому пока придётся вам довольствоваться тем, что есть, и моими светлыми волосами в том числе. И да – по-французски я не говорю. Так что, можете смело ругать меня в моём же присутствии. Некоторым помогает.
А я, тем временем, могу делать то же самое по-веспериански.

Итак, Бастилия была взята.
Не сказать, что разрушена до основания, фундаментальные камни самомнения и упорности Лефевра разбить вот так сразу ему было не под силу, но генпрокурор, кажется, понял наконец, что пора бы заканчивать со словесной перепалкой и делать так, как он, Шауг, говорит.
Злорадного торжества не было. Только усталое «ну неужели».
Но не отметить, что первым на уступки пошёл не он, Шауг не мог.
- Я не называю вас идиотом, я лишь призываю вас им не быть – очень спокойно отозвался весперианец, отступая на шаг и не нависая так над несчастным месье – игра в запугивалку прошла удачно, и в этом больше не было нужды. – И не благодарите за спасение жизни, это делал не один я. Лучше зайдите как-нибудь после вашей выписки Великий Дух, скорей бы она настала! с бутылкой коньяка, больше пользы будет, чем от «спасибо».
Он ворчал не всерьёз и уж тем более не напрашивался на «маленькие врачебные бонусы», но уж очень хотелось вернуть разговор с обычным пациентом в привычное русло, отчитаться о здоровье, раздать ценные указания и уйти с чистой совестью пить кофе.
- И именно поэтому я не собираюсь спорить с вами до потери пульса.
Причём скорей уж вашего, чем моего. И можете не махать так руками? О, что мешает просто лежать смирно, окажись я на его месте, я бы даже не шевелился. Но нет, дела государственной важности…
Но Шорас согласно моргнул, чуть наклонив голову.
Самолично звонить всем вышеупомянутым личностям у него не было ровным счётом никакого желания, да и велик был риск что-либо перепутать, а Важная Шишка месье Лефевр потом оторвал бы ему голову.
Так что, оставалось выйти на связь с медсестрой.
- Линда, будь добра, среди вещей месье Лефевра был телефон. Принеси его сюда. И побыстрей.
Можно было бы, конечно, сходить и самому, но я не хочу оставлять вас ни на минуту, месье. Хотя и дел у меня – по горло…
Дел и впрямь было в количестве – его ждали отчёт о состоянии всё того же Лефевра, новая кружка кофе и бессмысленное перекладывание бумажек до конца рабочего дня, потому как ничего значимого сегодня делать было уже не нужно.
Ваша мимика впечатляет так же, как и ваш голос. Пожалуй, игрок в покер из вас вышел бы хреновый.
У Шауга появилось смутное, но верное ощущение, что лимит колкостей и язвительных замечаний на сегодня для него либо уже был исчерпан, либо решительно стремился к этому, потому как внутренние диалоги начали вытеснять внешние. Естественно, многого он просто не мог позволить себе высказать вслух, но накатила какая-то вязкая усталость от выматывающей болтовни, да и палку он и впрямь пару раз перегнул так, что невольно радовался отсутствию свидетелей.
Но оставался последний рывок и комментарий, который так и рвался с губ, после чего он пообещал себе заткнуться и говорить только на рабочие темы.
- Что касается краски для волос… - не передразнить было невозможно, -только если красить будете лично вы, – фыркнул Шауг, ставя этим точку.
И вообще, прекращайте на меня пялиться, это раздражает невыносимо. Я всё-таки смею надеяться, что навыком гипноза вы не обладаете, а даже если и обладаете, то у вас получается только вывести меня из себя и ничего больше.
Это было одним из «пунктиков» и без того не в меру внимательного и параноидального весперианца: одно дело, когда пациенты тревожно заглядывают в глаза в надежде найти хоть там поддержку и утешение, или когда друзья силятся выяснить, что случилось, а Шэгги только отмахивается и хмуро молчит. Но под чужим взглядом он довольно быстро начинал чувствовать себя крайне некомфортно, зрительный контакт прерывал и вообще пытался каким-то образом дать понять, что, мол, хватит уже, я не дева прекрасная, чтоб меня так рассматривать.
А за последние минут пятнадцать Лефевр со своим пронзительным голубым взглядом переступил просто все возможные границы, и это раздражало.
Спасла положение Линда, объявившись на пороге палаты с заветным аппаратом, за который ещё недавно шли бои. 
- Вот, телефон. И, мистер Шорас, кофе…
Шауг поморщился.
- Не сейчас, я работаю. С недавних пор пляска с бубном вокруг капризных пациентов стала входить в мои служебные обязанности. И если ты опять налила растворимый, вылей и сделай заново, сколько раз говорил уже. Всё, спасибо за телефон.
Он указал медсестре на дверь, за которой та и скрылась, снова отдавая его на растерзание французу.
Шорас скорчил страдальческую рожу в пространство, прежде чем снова повернуться лицом к Лефевру.
Вновь оказавшись у его кровати, Шауг молча вложил телефон в руку француза, накрывая её на мгновение своей как предупреждение – не говорите потом, что не были в курсе моих слов касательно вреда мобильных устройств в вашем состоянии, месье.
- Звоните.
Сам он устало опустился на стул, на который ему столь любезно указал месье Лефевр, и поставил подбородок на сцепленные в замок руки, делая вид, что его ничего не интересует, кроме белой стены напротив.

Отредактировано Seagh Seoras (2013-12-23 10:46:48)

Когда Лефевр засмеялся, Шауг едва сдержался, чтобы не подорваться со стула и не бежать на помощь, проглотив ехидное «я же говорил». Но буквально за доли секунды он понял, что месье просто оценил его последний комментарий.
Вымученно улыбнувшись, он оставался на месте до конца разговора, из которого вычленить удалось лишь одну-единственную фразу про тюремные правила.
Впрочем, контроль личных разговоров француза не входил в планы Шораса, как и тотальный контроль над ним в принципе; по-хорошему если, его дело здесь было сделано.
Шутки, в которых, как известно, есть доля шутки, не застряли меж ними неловким молчанием и недомолвками, обмен язвительными комментариями прошёл успешно, месье благополучно вымотал своего врача, который теперь думал лишь о том, как бы доползти до кофе, лилий, и уже ни о чём не думать. И ничего не делать. И – особенно – никого не видеть.
Притягательно…Не поспоришь. Глаза б мои вас больше никогда не видели, месье.
Шорас подхватил телефон.
- De rien .
Без интереса повертев в руках чужие тайны, он решил не опускать телефон в карман халата, дабы не возбуждать во французе лишних подозрений, и продолжал держать свои руки в поле его зрения.
- Рад это слышать. Телефон вам вернут вместе со всеми вещами, а с новостями я или кто-то из персонала навестит вас завтра.
Надеюсь, что всё-таки кто-то из персонала.
Шауг устало качнул головой, чтобы тут же встряхнуться и привести себя в более-менее адекватный рабочий вид – не хватало ещё начать забываться перед пациентами, он и так это уже с успехом начал делать.
Весперианец задумчиво посмотрел на человека, чьё количество скелетов в шкафах во столько раз превосходило его собственное, что становилось неуютно. И ходят ведь по миру такие люди-загадки, живут своими загадочными жизнями, пересекаются потом с простыми и незамысловатыми смертными, обещают прислать на их адрес краску для волос и снова исчезают где-то на горизонте, чтобы в следующий раз возникнуть на всех экранах страны или в списке имён погибших во время очередной перестрелки.
Никогда не знаешь, что принесёт завтрашний день.
Интересно, а у него есть семья? Жена, дети? Домашний очаг отягощает. Обязывает. Чувствуешь груз ответственности, который не даёт просто сдохнуть в подворотне даже тогда, когда очень хочется.
Этот груз приятен и ценен. И этот груз навсегда обошёл его стороной.
Даже сильные мира сего подвержены слабостям, он знал это. Даже им иногда хочется оказаться в объятиях любимой женщины и услышать смех своих детей. Кто-то отказывается от этого по собственной воле, а кого-то расписаться в своём бессилии заставляет Великий Дух, что одним движением руки спутывает все карты и заставляет кардинальным образом менять всю свою жизнь.
Если бы Анри Лефевр не очнулся сегодня в больничной палате, было бы, кому плакать по нём?
Или же остались бы только многомиллионные долги или доходы, враги, злорадно потирающие руки и празднующие лёгкую победу, дарованную пулей, вошедшей в тело под неудачным для француза углом?
Шауг знал – после него самого не осталось бы ничего.
- Спите, месье Лефевр. Вскоре увидимся снова.
Прощально кивнув, весперианец тихо и быстро вышел из палаты; дверь за ним уже закрылась, но он ещё некоторое время бездумно стоял в коридоре к ней спиной, глядя на телефон Лефевра в руках, прежде чем встряхнуть головой и уйти.

Замереть на середине слова, фразы, шага, прикинуть обстановку и скрыться в тени – уж сколько раз такое было и сколько ещё будет. Иногда в переносном смысле, иногда в прямом. Нынешний случай относился ко второму.
Вылезший из рабочей одежды Шауг не узнал в зеркале сам себя – Новый год, пик сезона, за последние недели две на работе пришлось ночевать дважды, и картина без врачебного халата казалась ему незавершённой и неправильной. Короткие рукава футболки открывали знак касты, служивший вечным оправданием ночёвкам вне дома и синякам под глазами. Отражение смотрело в ответ печально и, как надеялся Шорас, сгущало краски.
Зимний же сад был прекрасен неизменно; теплолюбивый весперианец частенько старался пройти через него, покидая больницу, даже если это требовало делать непомерный крюк и прибавлять чуть ли не с полчаса к дороге домой. Особенно часто он забегал в этот сад зимой, когда на улице ждали лишь промозглый ветер да лондонский туман.
Третье января на календаре, и его, просидевшего в госпитале весь Новый год, чуть ли не пинками вытолкали за дверь, со словами, что с месье Лефевром прекрасно справятся и без его чуткого надзора, а больше ему сейчас на работе делать нечего. Шэгги не сопротивлялся – возиться с генпрокурором ему предстояло ещё некоторое время, и отдых друг от друга был жизненно необходим, особенно если учесть, что последнее время даже терпеливая и спокойная Линда стала артачиться и посылать к месье мистера Шораса. Мистер Шорас, скрипя зубами, ходил, и уже считал дни до момента, когда этим походам будет положен конец.
Но на сегодня это явно было не всё.
Третье января.
Ещё чуть-чуть, и непременно прорвёмся в светлое завтра, которое у всех приличных людей наступило ещё четыре дня назад.
Третье января.
Шауг застыл в тени пальмы, едва заслышав знакомый голос.
- Ты даже представить себе не можешь, как я рад тебя видеть!
Что-то подсказывало, что это было адресовано не ему.
Нет, конечно, если бы он был той брюнеткой, склонившейся над французом, то ему, а так – увы, кому-кому, а вот Шорасу тут были явно не рады.
Стоило пресловутой брюнетке развернуться боком, весперианец признал в ней Пантею.
Чего? Они что…
Представить, что кто-то мог по доброй воле, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, быть рядом с Лефевром, было сложно.
Иначе какие дела у, мать его, «Фактора» с представителями закона?
По собственному опыту Шорас мог сказать, что любовники ведут себя…не так. По крайней мере, не во время редких встреч, а в том, они были редкими, а может, эта была и вовсе первой, он был уверен на все двести процентов, потому как по его распоряжению француза выпустили из-под «тюремного надзора» не далее как два дня назад.
Грозы над Ершалаимом редки. Но если и разражаются, то так, что проблем потом не оберёшься.
- «Фактор» скоро запылает, дорогая.
И молнии разожгут очаги в местах, что будут вскоре сожжены дотла.
Шауг потёр переносицу.
Не к добру.
Ой, не к добру всё это…
После того, как ему передавали новости, месье не раз требовал себе средство связи, и если и говорил, то либо предварительно выставив за дверь весь персонал, либо по-французски, так что уловить даже примерный смысл этих бесед не представлялось возможным.
Конечно, Лефевр выглядел как человек, которому есть, что скрывать. Все они выглядели, но невинных людей не подстреливают в опере и они не шифруют свои телефонные разговоры.
Он простоял под этой треклятой пальмой чуть ли не с полчаса, дожидаясь, пока хозяйка «Фактора» уйдёт. Ещё один аргумент против – любовники не расстаются спустя полчаса.
Весперианец всё так же молча вышагнул на тропинку, попадая в поле зрения француза.
Сейчас, даже в джинсах и без бейджа с удостоверением личности, он по-прежнему был хозяином положения и стоял на своей территории, а потому был вправе требовать объяснений.

На протяжение этих тридцати – или около того – минут Шэгги успел почувствовать себя по очереди идиотом, шпионом, и снова идиотом. Каждое состояние длилось минут по десять, и то, что одно из них вернулось дважды, наталкивало на определённого рода мысли.
Возможно, Лефевр не такая уж и тёмная лошадка, какой хочет казаться.
Возможно, всё намного проще, чем кажется.
Но никогда не надо исключать, что ему не кажется.
Шауг коротко кивнул в  ответ.
- А вы, как всегда, щедры на комплименты, месье.
И чьими-то стараниями я так выгляжу-то, а…
Он медленно зашагал навстречу Лефевру – их разделяло буквально шагов десять. Прикинув по мере приближения, что ещё пара сантиметров, и он будет смотреть на генпрокурора снизу вверх, весперианец остановился, закусив губу и несколько растерянно глядя на всё ещё пациента, впервые вставшего во весь рост.
Со вздохом проведя рукой по волосам, он на несколько лишних секунд задержал ладонь на затылке.
- О. Вы несколько выше, чем я думал. Мда. Кхм… – чувство неловкости от того, что он застал это «свидание» - а может, свиданием оно и было? – не давало покоя, смешиваясь с неверием в благие намерения высокопоставленного месье и желанием докопаться до правды, если там было, до чего докапываться. И всё это выливалось в незнание, а что, собственно, сказать, и что в таких случаях говорят в принципе. Извините, я чисто случайно полчаса проторчал под пальмой, следя за вами с Пантеей? И вовсе не потому что у меня нет своей личной жизни, а потому что вы подозрительный тип и я вам не доверяю?
Всё это казалось трагифарсом.
- Что до коньяка, – Шауг опустил руку, - я бы, несомненно, предложил вам присоединиться к, скажем так, возвращению себе приличного вида, потому как вы и сами-то переживаете не лучшие свои дни. Но,- он старательно не смотрел на карман, в который была убрана книга, - боюсь, как бы вы не подсыпали мне чего ненароком в бокал в качестве благодарности. Да и не в том вы пока к сожалению или счастью состоянии, чтобы пить. Но спасибо за описание моего внешнего вида. Теперь можно не смотреть в зеркало.
А он, чёрт подери, прав. Тут уже не помогут ни кофе, ни чай, ни что бы то ни было ещё. Только коньяк и никакой работы.
- Но, я смотрю, вы воспользовались предоставленной вам возможностью покинуть палату, – кивок на коляску. – Рад, что вам лучше.
- Этот сад…хорошее место для отдыха от больничных стен. Когда я сам попал сюда, в эту больницу, ещё не работая в ней, я тоже проводил здесь немало времени. Правда, ко мне некому было приходить.
И я ни на что не намекаю. Совсем ни на что.
Перед глазами всё ещё стояла хозяйка «Фактора».
- Но это мелочи, – он устало прикрыл глаза, прижал к ним ладонь и тут же отнял, возвращаясь взглядом к Лефевру и даже пытаясь улыбнуться. – Думаю, вам, месье, и без меня тут есть чем заняться. Едва ли вы видели даже десятую часть сада.
Сам он был гостем королевского госпиталя добрых четырнадцать лет назад и сад, да и сама больница, изрядно изменились за это время. Шауг коснулся пальмы, клона той, к которой прислонился Лефевр – вот эта точно тут росла.
Ещё одна мешавшая жить проблема Шауга Шораса – излишняя привязчивость равно к местам и людям.

Клянусь, с подобными людьми проще, когда они без сознания.
Я знаю, что ты знаешь, что я знаю – зацикленный круг взаимных подозрений как следствие игры в шпионаж.
Да и не игра это была.
Выжидая нужного момента, чтобы появиться, Шауг феерично пропустил их все, чтобы уйти, из-за непродуманности плана; да и плана, в общем-то, не было.
Был просто очень некстати – или кстати? – подвернувшийся прокурор, который теперь снисходительно взирал на него сверху вниз, смущал своим присутствием и существованием в принципе, раздражал пристальным взглядом и вообще действовал на нервы.
Весперианец уже тысячу раз пожалел о том, что оказался на дежурстве в тот треклятый день.
И жизнь ведь его была условно нормальной, пока он не столкнулся с прокурорм второй раз, и, можно сказать, что третий – здесь, в саду.
Теперь надо было делать хорошую мину при плохой игре и, по возможности, вытряхнуть хотя бы парочку засидевшихся в шкафах скелетов.
Возникал хороший вопрос – «Шауг, на кой чёрт?»
Но слушать здравый смысл он всё равно давно уже перестал.
Он, внезапно выдернутый из собственных мыслей, инстинктивно шагнул назад, стоило Лефевру к нему приблизиться, чтобы мгновенно устыдиться своей реакции.
Простая психология – когда кто-то превосходящий в масштабах мало того что фактически нависает над тобой, так ещё и держит вдобавок, просыпается вполне себе объяснимое желание оказаться где угодно, но только не здесь.
Благо, месье почти сражу же бросил свои дружеские замашки; чувствовать себя некомфортно в его присутствии Шорасу уже начало надоедать. Кто из них тут главный, в конце-то концов…
- Подсыпать что-либо в бокал, ишь ты…
Да кто вас знает вообще, месье…Сомневаюсь, что вы сами знаете себя так хорошо, как вы об этом думаете.
Шауг криво улыбнулся, высвобождаясь из цепкой хватки француза.
- За прямоту прощаю. И не буду убеждать вас в обратном…Но вы тоже не думайте, что я совсем уж…ну, одинок.
Почему-то это выглядело так, словно он оправдывался.
Поэтому тему надо было менять.
На не сильно лучшую, впрочем…Легче согласиться со всем, чем пытаться доказать что-то человеку.
- Не сбежал?.. А куда и, главное, зачем? Профессию у нас выбирают один раз в жизни, и бежать от призвания, это всё равно что бежать от самого себя, бессмысленно и беспощадно, – Шауг повернул руку, демонстрируя знак касты. – Види…те, – он мысленно выругался: не столь формальная обстановка способствовала уменьшению расстояния, которое он хотел сохранить максимально большим. Да ещё и эти чёртовы проявления расположенности, или чего там ещё, со стороны француза… - это то, о чём я говорю.
Он вынуждает меня слишком много разговаривать.
- Вы хотите экскурсию? Что ж, прошу. Правда, вряд ли она будет сильно длинной.
Он пропустил Лефевра вперёд, чтобы через несколько шагов нагнать и пойти рядом.
- Сад небольшой, но по сравнению с тем, что было раньше, он разросся невероятно. Впрочем, дорожки остались теми же, а сворачивать с них сейчас будет сложновато, там и впрямь заросли. Дети в прятки играли иногда.
Колёсами кресла Лефевра тихо шуршали по плитам, перекликаясь с шагами весперианца; в конце концов, последний зашагал чуть впереди, периодически жестами привлекая внимание француза к тому или иному объекту.
Чёрта с два Шауг бы стал поворачиваться к нему спиной, если бы он не сидел в инвалидном кресле.
- Раньше он заканчивался вон у той стены, года три назад помещение расширили и теперь мы имеем то, что имеем.
Он не знал и половины названий растений, что радостно цвели и пахли под искусственным светом зимнего сада, но это было и не нужно: кому сдались латинские названия, когда можно было просто сказать «видите, месье, вон ту пальму мы посадили шесть лет назад, а теперь она грозится вот-вот пробить потолок. Кстати, осторожно – она цветёт, а цветы имеют свойство опадать…Надеюсь, у вас нет аллергии?»
Речь шла фоном; мысли были заняты «Фактором».
Надо будет связаться с нашими. Что они знают о Анри Лефевре и его связях с Ориджин…
- …а потом как-то так вышло, что сами врачи стали ходить в этот сад чаще пациентов. Но вы, кажется, всё равно меня не слушаете.
Они дошли до самого дальнего угла сада.
Помедлив, Шауг повернулся к французу.
- Кстати о рыбах в воде…там, в некоторой глубине, есть прекрасный пруд. Правда, надо будет пройти пару шагов, на коляске не проехать. Это последняя, так сказать, достопримечательность тут.
После этого я уж точно вас покину.
Он насмешливо поклонился, протягивая руку.
- Вы позволите?..
Упадёшь в кусты – не буду вытаскивать.

Отредактировано Seagh Seoras (2013-12-29 16:05:49)

И Вергилий, что ведёт к Данте.
Мантуанский лебедь послушно взмахнул крылами и полетел, указывая путь.
Все мы ошибаемся, месье Лефевр. Но это не тот случай. Я дилетантски заговариваю вам зубы, а вы где-то в своих мыслях. Занятный диалог выходит, ничего не скажешь.
- На месте вашего руководства я бы поинтересовался, когда садовники были здесь в последний раз.
Весперианец огляделся: в этой части сада и впрямь царил некоторый…бардак. Впрочем, он ничуть не диссонировал с общей картиной, а потому, скорее всего, садовников эта мирская проблема так мало и волновала.
К слову, он ни разу не видел местных садовников. Мифические создания.
- Вам не нравится? Как по мне, некоторый элемент хаоса в стройном порядке никогда не бывает лишним, – переступив через кучу опавших листьев, он сорвал сиреневый цветок орхидеи, ярким пятном выделявшийся в сплошной изумрудности листвы.
Цветы…забавно.
Забавно.
Не сдвигаясь с места, Шауг максимально осторожно повернул голову так, чтобы француз попал в поле зрения, но чтобы для него этот жест прошёл незамеченным.
Лефевр не выпускал его из виду всё это время; что ж, ответное пристальное наблюдение дало свои плоды - ему уже не обязательно было видеть действия прокурора. Достаточно было видеть его ауру.
Книга?..
Успешно делая вид, что ничего не происходит, весперианец отвернулся обратно к орхидеям за несколько секунд до того, как прокурор совершил свои махинации, дабы отвести от себя подозрения.
Какая вопиющая неосмотрительность…
Всё-таки ему понадобилось некоторое время наблюдений за своим подопечным, чтобы достаточно быстро читать его ауру, и в этом плане его чуть ли не ежедневные визиты в палату месье окупились.
Сполна.
- Живописно. А здесь водится какая-нибудь живность? Разумеется, кроме пиявок..
- Да, – Шауг остановился у начала моста, на оный не поднимаясь. Отлично. Всё идёт отлично…– Там есть рыбы. Карпы кои, если я не ошибаюсь, – присев, он опустил руку в прохладную тёмную воду, по-прежнему держа цветок в другой; даже если карпы и были где-то поблизости, то таким кощунственным вмешательством в их личное пространство он наверняка прогнал всех вниз ко дну.
Впрочем, всё равно вряд ли месье генпрокурор стал сильно жалеть о не увиденных рыбках в пруду больничного зимнего сада.
- Мне вот что интересно, месье, – неожиданно для самого себя заговорил он, по возможности следя за голосом и интонациями, и выравнивая их.
Обижаться, злиться - нет смысла. Обижаться значило брать лишний груз на себя, потому что тот, на кого обижались, зачастую не понимал даже, а что, собственно, произошло, и почему его недавно столь живой собеседник молчит и избегает встречаться взглядом.
Да и вообще – зачем обижаться на естественное положение вещей?
Точнее, положение, которое под давлением общественности стало считаться естественным.
Если минарет, значит, выше всех.
- Мне мало подвластны человеческие эмоции. Да что уж там – мне почти не подвластны эмоции в принципе. Как-то вот не срослось у меня с этим, но да не в этом дело. Просто… – вода стекала по пальцам, капая на листья; Шорас не торопился вставать, продолжая бесстрастно смотреть в пруд. – Делить мир на своих и чужих можно до какого-то определённого момента. После него всё теряет смысл.
Он поднялся, вытирая руку о джинсы.
Возвращайся-ка ты из паутины собственных мыслей в мир живых, Шауг.
Тут порой тоже очень неплохо.
Книга.
Тем временем, книга.
Как давно ты был в библиотеке, Шэгги? Кажется, настало время наверстать упущенное.
- Ну что, месье Лефевр, это можно назвать концом экскурсии. Если будет желание и это не повредит вашему статусу, очень рекомендую сойти с тропинок в заросли. Идти проложенным путём легко, но в стороне от исхоженных троп лежит то, что никто раньше не видел.
Если бы они шли в Изумрудный город, то за чем бы они шли?
Шаугу казалось, что ему равно пригодились бы и сердце, и мозги, и храбрость, а то что-то всем он был обделён, кругом обижен. Зато самокопания и параноидальности насыпали с горкой, ничего не сказать.
Естественно, не мне уменьшать огромную пропасть, появившуюся не по моей вине, но с моим приходом. Но когда мы научимся не поджимать презрительно губы в ответ на протянутую руку, глядишь, наступит мир во всём мире. Но это случится не сегодня и не завтра. И уж точно не с нами.
Весперианец обезоруживающе улыбнулся, заводя руки за спину.
Но вообще, все ваши секреты, амбиции, помыслы…Вы никуда не денетесь от собственных мыслей. А они выдают вас с головой.
- Если вы не против, я провожу вас до выхода и покину. Не скажу, что сильно рвусь домой, но не пристало так часто ночевать в госпитале.
Книга. Что же вы так отчаянно скрываете меж её страниц, месье?..

Отредактировано Seagh Seoras (2013-12-29 22:12:44)

04.01.2051, 13.00;
Королевский лондонский госпиталь, палата Анри Лефевра

Он напоминал себе старшеклассника, лихорадочно листающего экзаменационные задания, случайно оставленные на столе без присмотра: всё те же нервные взгляды на дверь и чуть дрожащие от мыслей о разоблачении руки. Старшекласснику грозил поход к директору, отдельный вариант экзамена или какая-нибудь иная неприятная, но незначительная, на самом-то деле, мерзость; Шаугу же могло грозить увольнение за злоупотребление должностными обязанностями и незаконное вмешательство в личную жизнь пациентов.
Но к чёрту всё.
На вопросы о связи Лефевра и Пантеи в Наудай только разводили руками: информации о генпрокуроре, как оказалось, в свободном доступе было очень и очень мало и, естественно, о его личной жизни не было ни слова. Ни каких-либо данных о бурной молодости и криминальном прошлом, ни белых пятен, ни вестей о его членстве в группировках, поделивших Великий Лондон на четыре неравные части и теперь озлобленными волками патрулирующих свои негласные границы. Они были всегда готовы вцепиться в горло равно недругам и друзьям, заподозренным в измене, но месье Лефевр либо очень точно знал, кому стоит рвать глотку, и потому этого не афишировал, либо к склокам был и вовсе непричастен.
В конце концов, «Фактор» - всего лишь радикально настроенный человеческий клуб - а большинство людей было настроено отвратительно радикально - и не было ничего противозаконного или сверхъестественного в посещении данного заведения.
Но червь сомнений заставил Шауга подойти к тумбочке и взять в руки книгу, которая, подобно той самой экзаменационной работе, была оставлена без должного внимания: Лефевра в палате не было, а книга вот она, лежит и молча манит, притягивая беспокойный взгляд.
«Метаморфозы».
Шауг сам точно не мог сказать, на что он надеялся, листая видавшее виды изданьице, пестрившее закладками. Найти истину? Разгадать тайный шифр, которого в книге не было и в помине? Наконец-то уличить месье прокурора хоть в чём-нибудь и оправдать свою паранойю?
Страницы смотрели на него бессмысленным французским текстом.
И – ничего.
Сухое покашливание вырвало его из мыслей.
Картинно скрестив руки на груди и прислонившись к косяку, Анри замер в проеме, отсекая путь к отступлению:
- Вам требуется помощь, месье Шорас?
Месье Шорас вздрогнул.
Он осторожно поднял глаза от страницы, чтобы наткнуться взглядом на фигуру француза, мысленно выругаться и медленно, очень, очень медленно закрыть книгу, с тихим стуком опустить её обратно на тумбочку, снова выругаться и с максимально невозмутимым видом повернуться к возникшему словно из ниоткуда Лефевру.
Я даже не слышал шагов!..
- О нет, благодарю, – он на мгновение запнулся. - Помощи не требуется.
Теперь момент, когда Шауг имел неосторожность застать Лефевра и Пантею, казался детской игрой по сравнению с тем, что происходило сейчас. Его уличили в копании в чужих вещах, и он не мог сказать точно, что мучило его больше: то, что он в них копался, или то, что его так нелепо за этим застали.
Не всегда пойманный оказывался вором, но аргумент «я просто посмотреть» тут пройти не мог.
Он неловко завёл руки за спину, чтобы потом снова сцепить их перед собой в замок, внутренне корчась от неприятных моральных ощущений. Впрочем, на лице это отражение тоже находило.
Французу же было явно недостаточно просто перекрыть входы и выходы: войдя в палату, он остановился в метре от весперианца.
- Сейчас жалею, что древнеримская поэзия прошла мимо меня, – Шауг скривил губы, постучав по обложке. – Простите, я посмотрел вашу книгу.
Самым лучшим выходом ему представлялся побег – ну, или же тактическое отступление.
Но Анри снова стоял над душой.

- Да, внезапный.
Шауг с досадой опёрся на тумбочку, краем уха слушая высокую поэзию: переход с французского на английский делал бесполезными все попытки найти в ней Тайный Смысл, потому как в переводе его явно не было.
А потом он просто тихо разглядывал вдохновенного читающего француза.
Наблюдать за миром за окном из-за створок раковины в чём-то было даже удобно: многих людей с первого взгляда, а второго на случайных знакомцев он и не бросал, можно было разделить на типажи. Они повторялись, они были предсказуемыми – в той или иной степени – и можно было придумать приемлемую модель поведения для каждого.
Анри Лефевр буквально насильно заставил видеть в себе не часть серой массы, но личность, что Шораса не радовало, но всё-таки под одно из общих описаний его подогнать было можно.
И не внушало особых надежд то, что люди такого типа свои тайны уносили с собой в могилу. У них не было милых или не очень человеческих слабостей, они не вели дневников и не рассказывали семье за ужином, как прошёл день. Они жили в своей раковине, отличной от шорасовской, но всё-таки раковине, которую разбить можно было только ломом, и если хорошенько размахнуться.
Но тот единственный лом, которым можно пробить плотный известняк, надёжно спрятан внутри «домика».
А потому – без шансов.
- То вы краску для волос грозились прислать, то это теперь, – проворчал весперианец, - благодарю вас, конечно, за столь щедрый жест, но я обойдусь и без того, и без другого.
Шаугу пришлось с некоторым уважением взглянуть на Лефевра, в котором до этого момента он видел только самоуверенного сукина сына, а теперь разглядел и человека, способного сходу переводить Овидия и сражающегося со своими слабостями: по виду француза и отсутствии коляски было понятно, что он ходил пешком.
Что, впрочем, не делало его меньшим садистом, наслаждающимся чужим замешательством.
Он мог бы сказать – не потеряли ли вы совесть, мистер?
Мог попросить его покинуть палату.
Мог устроить серьёзный разговор по поводу дальнейшей работы Шораса в качестве его лечащего врача и врача в принципе.
Но нет.
Вместо этого месье Лефевру нужно было стоять и выделываться.
Некий намёк на расположение исчёз так же быстро, как и появился; издеваться над весперианцем у него явно вошло в привычку.
Зачем…Зачем? Если ты понял, что я не от большой любви к тебе постоянно нахожусь где-то подле, периодически так глупо попадаясь, ну так скажи, к чему весь этот цирк?..
Последние месяцы он так закопался в работу и дела, не касающиеся Наудай, что отвратительно потерял форму. Ещё каких-то года три-четыре назад француз бы даже не узнал о его существовании, а вся нужная информация уже лежала бы на столе главы.
Шорас засунул руки в карманы халата, отворачиваясь от Лефевра.
- С вашего позволения, я пойду.
Пора уже возвращаться. Хоть куда-нибудь.
- Кстати… – он обернулся через плечо. – Двенадцатого числа выписываем вас. Вы рады?
Уж мы-то – рады, можете не сомневаться.
Тоскливые мысли, что это не последняя встреча с Лефевром, не давали толком почувствовать вкус радости; его наверняка подрядят присматривать за французом и вне больничных стен, снова вышвырнув в поле, а даже если и нет, обязательно найдётся ещё кто-нибудь особо добрый и заботящийся о будущем нации, что вгонит месье ножик под рёбра.

Шауг едва не поперхнулся кофе.
- Вы?!
В ординаторскую во время обеденного перерыва мог ввалиться кто угодно: главврач, американцы с объявлением войны, Люпус Риктус в полном составе, но…но только не Анри Лефевр.
- Очень…рад снова вас видеть.
Отметив про себя весёленькую расцветку пакета, столь забавно контрастирующую с деловым обликом месье Лефевра, он перевёл взгляд на бутылку.
- Это…что?
Коньяк, придурок, услужливо подсказал встрепенувшийся Здравый Смысл.
Спасибо, рассеянно отозвался весперианец, поднимаясь со своего места.
- Это и есть незаконченное дело? Нет, я вам, конечно, благодарен и всё такое, но…
Конечно, им килограммами таскали конфеты и литрами – алкоголь, и большая часть этого добра либо отдавалась медсёстрам (особенно охотно шауговские дары утаскивала Линда), либо уничтожалась в ночные смены, когда было особенно тихо на горизонте и тоскливо в душе. Шауг таких смен старался избегать, потому как угроза спиться к чертям собачьим уже почти перестала быть просто угрозой, но когда к тебе заявляется генпрокурор Франции и ставит на стол коньяк, который наверняка стоит больше, чем твоя жизнь…вариантов немного.
Отдавать такое Линде было бы жалко.
Шорас закатал рукав халата, чтобы посмотреть на часы: два дня.
Плановых операций сегодня уже не было, Лефевр объявился очень вовремя, если так вообще можно было про него сказать, сразу же по окончанию безумного утра, плавно перетёкшего в пустой день. 
Мм…пить коньяк в ординаторской…
Весперианец повертел в руках бутылку.
- Не согласитесь ли вы выпить со мной, скажем, у меня в кабинете?
И опять он застрял где-то между мыслями «откажись!» и «соглашайся!», не зная, какой исход вероятней и лучше.
Перспектива глушить коньяк в одиночку, а именно это и случится, если он заберёт бутылку домой, не прельщала. Отдавать столь ценный дар кому бы то ни было ещё – тоже.
Дилемма, чтоб её. Вечные дилеммы.
Шауг с сомнением посмотрел на непривычно пышущего здоровьем и привычно – самомнением Лефевра, столь по-хозяйски ворвавшегося в закрытое для посторонних помещение.
Весперианец фактически сам лез в клетку ко льву, а лев обворожительно скалился и снова и снова бросал ехидные шуточки с французским акцентом.
А делов-то было, всего лишь принять коньяк, кивнуть и уйти в туман.
Но нет.
Это был бы не Шауг, это была бы не его жизнь. Неясная, смутная, туманная, частенько лишённая мотивов и логических оправданий жизнь, которую нужно было как-то проживать.
Зачем-то.
- Прекрасный пакет, кстати.
Он поджал губы, сдерживая улыбку, но получилось не очень; не пристало смеяться над сильным мира сего, но чёрт, когда эти сильные приходят с такими пакетами…
Если попросить Линду передать начальству, что он смертельно болен, устал, на него напали пресловутые львы, что было почти правдой, то вполне можно было добить этот день в компании коньяка и, быть может, француза. Ну и, конечно же, отключить телефон – обязательная дань побегу от общества и своих прямых обязанностей.
Но этот плод побега бывал так сладок, что устоять было невозможно.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-01-05 20:41:00)

Diolh mawr*, как говорят веспериан.
- Здесь нам в любой момент могут помешать, а я что-то пока не горю желанием делиться «благодарностью» с кем-то ещё. Но…как хотите.
Шауг суетился.
Суетился, чтобы скрыть недоумение и неловкость, охватившую его при виде высокопоставленного теперь-уже-не-пациента, столь внезапно снова возникшего в его жизни.
Он повесил халат на спинку своего стула, оставаясь в рубашке.
- Надоедает ходить так днями напролёт, знаете ли… – он развёл руками, продолжив хлопать дверьми шкафчиков в поисках хоть чего-нибудь, из чего можно пить коньяк без стыда за родное заведение, но, как назло, ничего лучше пластиковых стаканчиков, оставшихся чуть ли не с прошлого празднования его дня рождения, под руку не подворачивалось.
Шауг повернулся было к Лефевру, готовя оправдательную речь, но застыл, поднял палец к потолку и извлёк на свет стаканы, задвинутые куда-то в такую глубь, что на трезвую голову и не сыщешь.
- Примите и его в качестве скромного бонуса, месье.
- Неслыханная щедрость, месье Лефевр, – Шауг добыл из нижних ящиков ещё и пепельницу, и водрузил её на стол. – Признаться, я не ожидал увидеть вас так скоро.
И давайте надеяться, что детектор дыма не станет чудить как в прошлый раз.
Тогда на несчастного хирурга чуть не повесили обвинение в поджоге здания.
Он взял свой стакан.
- Да…в прошлом, – и поднял его в ответ, но пить не спешил.
И всё-таки, Лефевр…здесь…
- Не думал, что у министра юстиции такая опасная работа, – он покосился на портсигар, но промолчал, не решаясь попросить прикурить. – Даже как-то неловко становится от того, что я до сих пор так мало знаю о тонкостях земной жизни.
Жизни, в которой ты в любой момент можешь обнаружить себя с пулей в животе.
Он не боялся смерти.
Боялся высоты, но не боялся смерти.
Был уверен в том, что если ему к виску приставят пистолет, будет хладнокровен и равнодушен к происходящему до самого последнего момента: нужно было оставлять какую-то возможность слабостям и страху прорваться наружу.
Очень уж невелика была для него вероятность выйти за хлебом и загреметь в больницу с огнестрелом, а для прокурора, значит – велика.
Значит, такова норма сурового века, где ты никогда не знаешь, что ждёт тебя в тёмно, и даже не очень тёмном, переулке.
А он, надо же, а он по-хозяйски разваливался на жёстком стуле в незнакомом месте и вёл себя, как хозяин положения, которому совершенно нечего бояться, хотя его выписка датировалась вчерашним днём.
Шауг не переставлял удивляться людям.
Какими-то всё же они были…другими.
Не по цвету крови, не по неумению читать ауры, что он для себя приравнивал фактически к слепоте, не по каким-то незначительным отличиям в анатомии, нет, всё это были мелочи по сравнению с разницей по духу.
Весперианец едва коснулся губами коньяка: раньше ему и впрямь попадался ширпотреб, ясно…
Или, может быть, дело было конкретно в нём, Шауге Шорасе, таком…отличающемся? От кого? От людей? Они – веспериан – все от них отличались. От собратьев по расе? Так никто ведь не под копирку.
Интересно было смотреть на Олегера иногда.
Вроде бы – одна кровь, одни гены, и вообще близкие друг другу веспериан.
Но Шауг почти не чувствовал брата. Это была какая-то…стена, невидимая преграда, он всегда натыкался на неё рукой, когда пытался протянуть её. Олегер не хотел помощи, Шауг не предлагал дважды.
Говорят, двойняшки могут чуть ли не мысли друг друга читать, чувствовать то же самое, знать, когда грозит беда.
Враньё. Наглая, наглая ложь.
Он того же Лефевра чувствовал лучше, чем родного брата.
И это он ещё был трезвым. Усталым, задёрганным, но трезвым.
И он никак не мог нормально устроиться на этом чёртовом стуле, и в итоге уселся на самом краю, поставив стакан на стол между ладоней, иногда поглядывая в него, словно проверяя, не испарилась ли жидкость под пронзительно-ровным ярким светом продолговатых ламп, в которых никогда не скапливалась пыль и которые никогда не перегорали – за этим хорошо следили.
За клиникой вообще следили довольно хорошо.
Уж куда лучше, чем он за собственной жизнью.
Говорят, дрожащие руки – первый шаг к увольнению.
Он ещё достаточно хорошо контролировал свои движения, да и рановато было думать об уходе «на покой» в гордые тридцать два.
Шауг фактически уткнулся носом в стакан.
Великий Дух, мне в этом году будет тридцать три…
В списке заслуг месье Шораса до сих пор не было спасённой парочки миров или хотя бы одного, но зато была спасённая жизнь Анри Лефевра, который за это даже и поблагодарил, пускай Шорас этого ожидал в последнюю очередь.
Коньяк – не худший способ сказать «спасибо». Особенно дорогой коньяк. Особенно выпитый в компании пациента.
___________________________________
*Премного благодарен (весп.)

Он меня забалтывает, с рассеянной ясностью всколыхнулось в голове, он меня забалтывает.
И у него получается.
Шауг слушал, вслушивался в голос, голос и интонации человека, который несколькими неделями ранее ему угрожал, ругался, откровенно издевался, и вообще всеми доступными способами выводил врача из себя, а теперь вот так запросто завился к нему с бутылкой коньяка. В качестве извинения за непотребное порой поведение?
Да нет, такие не извиняются.
Он отстранённо глядел в своё отражение в зрачках француза и даже не удосуживался кивать в ответ на его речь: и так видно, что слушает, чего уж тут новые сцены разыгрывать, ему и старые-то ещё долго будут в кошмарах сниться.
Звон стаканов вывел его из оцепенения.
Увлекательнейшая речь, месье. Краткая, но достойная. Я ничего не понял.
Кажется, ему платили его же монетой, столь любимыми пространными рассуждениями, если и касающимися темы, которая волновала обоих, то только мельком, дразня, но не даваясь в руки.
Я не хочу враждовать с вами.
Водить знакомство с сильными мира сего – опасная штука.
Но я не хочу враждовать с вами.
Но, кажется, придётся.
Суровые военные годы: твой враг похож на тебя как две капли воды, он абсолютно такой же, как ты, но в то же время – совершенно другой.
Шорас бросил взгляд на руку Анри, накрывшую стакан.
И на свою, держащую второй – в накладке.
Видишь? Нет, ты видишь, видишь?
- У меня довольно холодные руки. Вряд ли это коньяку сильно поможет, – он хмыкнул, но послушно поднял свой стакан. - Ваше здоровье, месье Лефевр. Чтоб мы больше не пересекались в этих стенах.
«Любимым лечащим врачом»?
Он не смог сдержать несколько издевательской улыбки, которую тут же спрятал в стакане.
Как переменчивы люди.
Естественно, издёвка, естественно, провокации, но ведь для чего-то это всё затевалось?..
- А вообще, вы удивительно хорошо говорите по-английски…для иностранца.
Сказал самоуверенный иномирец, чей акцент слышен, даже когда он молчит.
- Как будет по-французски «бутылка коньяка»? – кивок на пресловутую бутылку. – А впрочем, нет, не говорите. Этот язык, как и любой другой, звучит красиво, когда его не понимаешь. Ну и чужих тайных переговоров не подслушать.
Пусть списывает это на коньяк.
- Это же довольно удобно, – продолжал негромко разглагольствовать Шауг, глядя в свой стакан. – Иметь способ связи, который никто не понимает.
Язык. Шифр. Код. Ну и прочая. Мы называем это arwyth cudd. Весперианский сложно использовать как arwyth cudd, потому что удивительно велик процент и людей, его знающих, – он отпил ещё глоток, плотно зажмурив глаза. Поднял абсолютно трезвый и ничего толком не выражающий взгляд на француза. Поставил стакан на стол.
- Хотя, нам нечего скрывать.
Сбил этот стакан локтем.
- Aaanrei...Извините.
Благо, жидкости внутри уже не оставалось, поэтому тара для ценного напитка просто радостно укатилась к стене, заставив себя преследовать, вытаскивать из-под одного из шкафов – почему расстояние между полом и дном шкафа такое большое? – споласкивать, вытирать…
- Теперь понимаю ваши слова насчёт случайностей, месье, – из-за слабого напора воды голос можно было не повышать; Шауг, закатав рукава рубашки и ссутулившись, стоял над раковиной, и снова обращался к кому угодно, но только не к Анри лично, зная, что тот всё равно услышит, потому как за этим и пришёл – слушать.
Слушать и вынуждать Шораса говорить.
И он говорил.
Вёлся, отдавая себе полный в том отчёт.
- Они часто глупы и внезапны. Но иногда…
Стекло с глухим стуком встретилось со столом.
- Иногда стакан – это просто стакан.
Шауг подцепил сигариллу из портсигара француза, порылся по карманам в поисках зажигалки, щёлкнул колёсиком – зажигалка оказалась какой-то дешёвой на вид и вообще чужой – и закурил, предварительно покосившись на детектор дыма. Помедлив, он снова опустился на стул напротив француза, встречаясь с последним взглядом.
- Никак не брошу курить… – улыбнувшись уголком губ, Шорас долил коньяка в опустевший стакан и сложил руки перед собой, вновь не спеша воздавать должное подарку.