Количество народу угнетало.
Это была не толпа, лишь приличное с виду собрание офисных зверьков разнообразных масштабов, забитых в строгую иерархическую пирамиду, венчающуюся господином Торрегросой, аки вишенкой на торте. Но его сейчас интересовала не вишенка, а её верная неотступная тень, которую предстояло найти в этом человеческом море, где Шауг с трудом различал лица.
Народу – едва ли сотня, хотя кажется сотней тысяч, если не миллионов людей, отсвечивающих одинаковым оттенком рыжевато-бурой человеческой ауры.
Его – другая. Его – видно невооружённым глазом, и кажется, что вот тот тип в чёрном костюме, что задержал на нём взгляд дольше положенного, вот-вот признает в весперианце чужака, и ловушка, в которую он сам сунулся, захлопнется.
Мысль «я не должен быть здесь» перекрывалась противоположной – «должен».
Он искал глазами Йена, медленно перемещаясь от одной группки к другой, стараясь выглядеть всего лишь не самым популярным в эппловской тусовке парнем, но никак не пробравшимся фактически шпионом.
Его выдавали лишь аура и руки, которые он держал в карманах. Больше – ничего.
Но каждый брошенный взгляд раскрывает, каждое сказанное или несказанное слово возбуждает подозрения.
Он пришёл спустя где-то час от начала. В кармане лежала карточка пропуска, заботливо подготовленная группировкой и вручённая ему; от оригинала не отличить. Да это и есть оригинал, правда, с чужим именем, включённым в список приглашённых, но его лицом.
Показывать удостоверение на входе, знать, что не придраться ни к чему, что всё выверено, старательно делать вид, что всё под контролем – да нет, держать всё под контролем – но всё равно где-то в глубине привыкшей к подобным вылазкам души опасаться проколоться.
Провалиться бы в глубокую бездну этому «Apple» и всем, кто к нему хоть как-то причастен.
«Коридор у дальних дверей»
Он едва не толкнул Эддингтона, вышагнувшего словно откуда-то из стены, плечом.
Коридор так коридор…
Пятнадцать минут – и ему самому уже хотелось лишить это сонмище своего присутствия.
Дела Наудай, что требовали срочного вмешательства Йена, лежали во внутреннем кармане пиджака и являли собой флешку. Да скорее уж он сам был одним ходячим «делом Наудай», передающий второе дело третьему…
Третье дело уже незаметной тенью выскользнуло в коридор, и Шауг продолжил изображать аккуратный ледокол, продираясь сквозь стояче-сидячих эппловцев к дальнему выходу из зала.
- Мистер Лефевр!
И всем ледяным водам Северного ледовитого океана было далеко до той волны, что окатила Шораса на этих словах.
- Мистер Лефевр, не зря же в этом зале стоит рояль. Не согласитесь ли вы спеть?
Спеть?!..
Ещё один ужас толпы: когда десятки пар глаз смотрят в одну сторону, стоит тебе посмотреть в другую, тебя заметят. Если все стоят, а ты сделал шаг, тебя заметят.
- Я с удовольствием спою для вас, господа. Надеюсь, вы простите мне излишне лирическое настроение.
Но он попробовал.
Сделать шаг назад. Потом ещё один. И ещё, и бежать бы со всех ног, бежать, куда подальше, пока эта голубоглазая бестия не выцепила его взглядом, не влекущим за собой ничего хорошего.
Но в итоге после второго шага удалось лишь наступить кому-то на ногу, скомкано извиниться и застыть каменным изваянием, благо хоть не в первых рядах и более-менее надёжно укрывшись за чьей-то спиной.
Зал затихает, и он заставляет самого себя дышать тише.
Зал затихает, и ему кажется, что все смотрят не на француза, а на него.
Он не видит Анри.
И хочет верить, что это взаимно.
Зал затихает.
Шауг увидел ауру раньше лица; второй волной этого вечера стало глухое и отчаянно-злое негодование «почему опять он?!»
В детстве ему вечно казалось, что ауру можно потрогать. Слишком уж реальной и физически ощущаемой она была, и невыносимо странно было проводить рукой по воздуху в миллиметрах от тела и не ощущать никакой преграды. Аура Лефевра на ощупь наверняка напоминала бы холодный огонь, языки пламени, лижущие ладонь, но не обжигающие. 
Он опустил глаза: пол ещё никогда не казался столь интересным.
Дождаться шквала аплодисментов, который непременно же воспоследует, и завершить своё тактическое отступление.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-02-10 17:56:46)

В коридор он едва ли не выбежал: тактическое отступление, быстрым шагом с поля боя, не глядя назад и по возможности максимально быстро и точно просчитывая возможные варианты развития событий.
Лефевр здесь, а это значит, что сроки его пребывания в этой очаровательной хрустально-напыщенной яблочной ловушке нужно сокращать ещё сильней, и вообще бежать желательно прямо…сейчас.
Интересно, если прижаться спиной к стене, его можно принять за её продолжение или предмет мебели? Не самый изящный, конечно, но не бросающийся в глаза, и неплохо вписывающийся в общую картину банкета.
Не слишком ли странно – постоянно держать руки в карманах? Как и излишнее молчание, это жест того, кому есть, что скрывать, но объявляться  в подобной ситуации без накладок было бы сущим безумием, которого не смогла бы оправдать даже конспирация.
Коридор равнодушно молчал плоскостью стен; опасный и праздный шум банкетной суеты остался за плотно закрытыми дверьми вместе с Лефевром, Торрегросой и прочими акулами этого маленького прудика, в который он без защиты, страха и упрёка нынче сунулся, в очередной раз оправдывая свои безумства удобной формулировкой «ради Наудай».
Наудай, положим, нашёл бы способ связаться со своим шпионом иначе как извечно-простым физическим способом, но…
Тысяча и одно «но».
Зачем же упускать возможность лезть в самое пекло?
Лишний раз презрительно расхохотаться в лицо опасности, которая была так близко, но в очередной раз не сумела царапнуть острыми, аки бритва, когтями по незащищённому телу.
Кто-то скажет, не хватает адреналина.
Кто-то скажет, жить надоело.
Кто-то будет прав, кто-то не очень, кто-то совсем не.
Но, в конце-то концов, какая разница, что подумают люди?
Их сейчас там полна коробочка, верных цепных псов гигантской корпорации, в серых костюмах и со значками фунтов вместо глаз, не видящих дальше собственного носа.
Так и хотелось крикнуть во весь голос, мол, смотрите, я здесь, я, весп, в двух шагах от вашего хвалёного Легата хвалёного Ориджин, и будь у меня на то желание, весь начищенный до блеска пол этого красивого зала был бы уже давно залит ярко-алой человеческой кровью, потому что будь ты хоть глава террористов, хоть беглец и бродяга, если в тебя стреляют, ты умираешь.
Но гнать, гнать прочь от себя эти мысли, «следи-за-дорогой», Шауг, ты же не хочешь, чтобы всё вышло, как в прошлый раз?
От этого начинал противно ныть шрам на лице.
Поэтому – осторожность.
Поэтому – слиться со стеной.
Передать флешку – со стороны выглядит, как будто они просто не разминулись в непомерно узком коридоре, где могли спокойно проехать две конные колесницы – и направиться к выходу, маскировки ради бросив почти не наигранное «извините» в спину Эддингтона.
У стен есть уши, у потолков есть глаза, и каждый твой шаг контролируется, даже если ты думаешь, что вокруг – пустота.
Пустота опасна.
Она следит.
Шорас замер за поворотом, заслышав знакомый французский акцент.
Сложно убивать то, у чего есть имя и живое бьющееся сердце. Никогда нельзя видеть во врагах что-то большее, чем ходячую мишень, нельзя допускать и мысли о том, что у них есть чувства, планы, дела. Что они, с какой-то стороны, вполне себе неплохие ребята, просто Мироздание издевательски забросило их по другую сторону баррикад и повелело сражаться за свою идею до последней капли крови, сделав, кстати, последнюю другого цвета; наверное, чтобы деление на «своих» и «чужих» никогда не изживало себя.
Он быстро огляделся, отступая в тень: благо, по недосмотру ли, по случайному ли стечению обстоятельств, лампы над головой горели тускней обычного, позволяя предметам отбрасывать самые причудливые тени, например, в виде долговязых фигур, ничем не выдающих своё присутствие.
Персонификация врагов своих, абстрактных красных точек на радаре, продолжалась.
Когда Шауг невольно слушал и вслушивался в пение Лефевра, он всё чётче и чётче ощущал, что миссия проваливается. Медленно, но верно идёт под лёд, потому что ничего не значащее сочетание букв обрастало фактами, привычками, манерами и характером, становясь из пресловутой точки вполне себе ясной и детальной картинкой, каким-то отдельным произведением искусства, написанным портретом, в лоб которому нужно было нетвёрдой рукой целиться, как в безликую мишень в тире. Но это уже другое. Она уже не безликая.
У неё есть глаза, и она смотрит в ответ.
Он шёл по пятам, след в след, держась на приличном расстоянии и радуясь ковру, скрадывающему шаги.
После полумрака коридора дневное, но уже садящееся солнце, резануло по глазам, вынуждая прикрыть их ладонью, задерживаясь в дверях.
Отлично.
«Apple» и все причастные позади. Йен привычно барахтается в одной лужице с её обитателями, упорно и правдоподобно кося под местного, но Шауга с такого коробило.
Он был готов с транспарантом ходить, «мы не такие как вы», и показушно не прятать ладони в карманах.
Но снова не время и не место.
Шауг прищурился, касаясь рукой двери машины и не теряя француза из виду.
У него нет плана, нет оружия, нет, наверное, и мозгов тоже.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-02-25 10:39:56)

Если не обладать наблюдательностью, проницательностью, некоторым градусом параноидальности и, желательно, датчиком слежения, просечь, что за тобой «хвост», достаточно сложно. Большой город, много машин, и мало ли, кому из птенцов лондонских гнёзд с тобой по пути.
Но затевать эти шпионские игры в одиночку, без поддержки и оружия «на всякий случай», ему приходилось впервые.
План сложился в голове буквально в первые секунды, когда Шауг пропустил от себя Майбах на четыре машины вперёд, едва выцепляя его взглядом: осторожно, мать твою, осторожно вызнать место назначения, или хотя бы маршрут, зафиксировать это в «истории расследования», начало которому было, по-хорошему если, положено ещё четыре года назад, и незаметно слинять, теряясь в автомобильной ли, пешеходной ли толпе.
Если представить, что это очередное задание группировки, а не его безумная самоволка, то всё казалось чуть менее мутно-безрассудным.
Безрассудность...Постоянно маячащая на горизонте одна и та же машина вызвала бы некоторые подозрения даже у обычного человека, что уж говорить о Лефевре, с его-то осторожностью.
И осторожность эта процесс усложняла, заставляя слегка нервно постукивать пальцами и особо пристально наблюдать за манёврами, особенно за поворотами, на которых вычислить нежеланных спутников было особенно просто. Пару раз, чертыхаясь про себя, он всё же подъезжал неосмотрительно близко, тут же стараясь спрятаться за машинами или на круговом развороте, и постоянно спрашивая себя: куда? Вопрос отдавался мерным стуком сердца в голове, в оглушительной напряжённой тишине, куда ты можешь ехать, сорвавшись с банкета по телефонному звонку?
Певчая птичка в клетке, тщательно выстроенной ей же самой, с навороченной системой идентификации на входе, чуть рожей не вышел – и всё, не допущен, и воют сирены, и конспирация насмарку.
Игра в догонялки не может быть вечной.
Застряв на светофоре, Шорас раздосадовано чертыхнулся ещё раз, старательно выискивая Лефевра в потоке машин.
Последний поворот.
Майбах ехал по столь странному, длинному и меняющемуся маршруту, что в душе Шауга зародились не самые хорошие подозрения, что он как «хвост» был узнан и принят во внимание.
А значит, последний поворот, и если мне и сейчас не станет ясно, куда же ты, чёрт тебя дери, собрался на ночь глядя, то я бросаю это гиблое дело…точнее, просто передаю его дальше по цепочке, благо благодаря мне имя Лефевра знает уже едва ли не весь Наудай, и не я один сегодня могу тебя пасти.
Он вновь заметил Майбах и, по-прежнему держась на приличном расстоянии, свернул за ним в новый квартал, ещё раз пообещав себе, что бросает слежку.
Улица была пуста.
Где же…kjarh!
Яркий свет больно резанул по глазам, вынуждая их инстинктивно закрыть, вдавливая в пол педаль и выворачивая руль, уходя от столкновения, пытаясь при этом не потерять контроль равно над собой и дорогой. Часто моргая, Шауг резко подал назад, откатываясь на добрую сотню метров, прежде чем голо-система не начала тревожно верещать, что позади стена.
Стена?!
Подыхать, будучи прижатым к стенке в тёмном переулке, ему не улыбалось; мелькнула шальная мысль, что попадать в дурацкие аварии каждый октябрь становится ни разу не нравящейся ему традицией. Снова выкрутив колесо и пытаясь не врезаться ни в одну из внезапно окруживших его трёх стен, Шорас развернул машину поперёк, чтобы, если столкновение неизбежно, хотя бы не делать его лобовым. Всё приходилось делать быстро, очень быстро, и фактически вслепую, морщась от рези в глазах и часто моргая, ориентируясь лишь на сомнительную помощь Голо, лишь трезвонившего о том, что опасность и препятствия со всех сторон.
Ауди замерла по нелепой диагонали, не закончив разворота и всё равно подставляясь аккурат под удар, которого неожиданно не последовало.
Шауг отчаянно и быстро огляделся: впереди стена, позади стена, справа стена, слева…
Слева мрачно возвышался лефевровский Майбах.
Шорас сжал руль, чувствуя, как внутри поднимается злобное глухое отчаяние.
Ай да исполнитель, ай да надежда Наудай, не смог скрыться от преследования, которое сам же и начал, позволил какому-то простому человеку оказаться на шаг впереди себя.
Но значит, не такому уж и простому, раз оказался.
Чувствовать себя зажатым в угол и фактически беззащитным было отвратительно неприятно: снова поднимало голову уязвлённое самолюбие.
А ведь всё так хорошо начиналось.
Да и вообще, не признаваться же самому себе в предательском чувстве страха, цепко засевшему в груди.
Он слишком давно играет, чтобы бояться чужих фигур, он видел слишком много крови, чтобы бояться новой.
«Шау…Шау, тебе не страшно?»
Sowndet yndirieth, «звуки рассвета». 
Он тогда улыбался и уверенно отвечал: нет.
Нет, я вообще ничего не боюсь.
Шестнадцать лет назад не боялся, по крайней мере, никого и ничего, и любые горы были по колено.
Тихий родной голос, казалось, был совсем рядом.
Шауг сжал зубы и твёрдой рукой распахнул дверь.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-02-25 14:40:37)

Шауг выдохнул и пару раз растерянно моргнул, не успев достаточно быстро справиться со столь внезапной сменой положения в пространстве и взять ситуацию под контроль. Спина противно заныла от встречи с кладкой, а из-за оттянутой ленты галстука пришлось сильно откинуть голову назад, прижимая затылок к стене.
Так-то, значит.
Он и вправду не хотел доводить до…такого.
До едва ли не аварии, до Лефевра ровно перед своим носом, до…да до всего этого. Но ниточки подозрений, опутавшие француза, тянулись от его собственных рук, так чего же теперь было жаловаться на самолично выбранную долю?
Да он и не жаловался, в принципе. Лишь после каждой подобной встречи, с Анри или ему подобными, методично вычитал три-пять-десять лет от теоретически отпущенного ему срока, потому как долго это продолжаться не могло.
Интересно, понимал ли месье Лефевр, что эта простая истина касалась и его тоже?..
Шауг крепко сжал запястье руки, вцепившейся в его галстук, вынуждая слегка ослабить хватку и позволить ему нормально дышать.
– Я не обязан перед вами…отчитываться, - он чуть скривил губы, спокойно глядя в упор из-под прикрытых век и даже не думая вырываться. – Может быть, вы мне нравитесь, а я стесняюсь вам в этом признаться? А вы так бесцеремонно…об стену…
Аура Лефевра пылала праведным гневом, удивлением и…азартом?
Он коротко усмехнулся уголком губ.
На смену первой вспышки страха вернулся бесстрастный профессионализм «поля» - ну уж сколько лет-то - и вялое нежелание снова бить людей, но, видит Великий Дух, держал бы француз свои руки при себе, ничего этого бы не было.
- Но вы мне и впрямь нравитесь.
Кулак Шауга прилетел французу в живот коротко и сильно.
Мне нравится, как вы испепеляете меня взглядом.
Стоило Лефевру согнуться, как Шорас тут же добавил ему справа по челюсти.
Мне нравится, как вы подозреваете меня во всех смертных грехах, равно как и я вас, и это обоснованно с обеих сторон.
…и, о Великий Дух, как же мне нравится, что я наконец-то врезал вам по лицу.
Он впечатал француза лицом в стену, к коей секунды назад был прижат сам, и быстро скользнул свободной рукой по карманам, чисто на всякий случай; с учётом всех тех сюрпризов, что раз за разом подбрасывал месье Лефевр, быть слишком осторожным было просто невозможно. Да и вообще в их деле ничего не бывает «слишком».
- …мне нравится, как вы меня недооцениваете, – вжимая француза в кирпичную кладку своим весом, Шорас сильно понизил голос, едва ли не шепча и почти задевая ухо губами. – И как верите в свою безнаказанность.
Быстро выхватив нащупанный револьвер из кармана пиджака, Шауг грубо схватил Лефевра за ворот, отдирая от стены и отшвыривая в сторону от себя, аккурат под яркий свет майбаховских фар, издевательскими софитами освещавшими разворачивающуюся сцену, понадеявшись, что его и без того разукрашенное лицо встретится с асфальтом от сильного толчка.
- Можете не беспокоиться, - он с тихим щелчком взвёл курок лефевровской игрушки, направляя оружие против своего же хозяина, и целясь с вытянутой руки в голову. – «Ваш Лис» быстро идёт на поправку. А я предпочитаю приносить хорошие новости лично.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-02-26 10:03:31)

Презрительно сощуриться – «опять недооцениваешь?», и спустить курок.
Сколько человек придёт к тебе на похороны?
Левая фара Майбаха с оглушающим звоном разлетелась на кусочки, засыпая осколками асфальт и, как хотелось верить, давая французу повод подумать над своими словами и поведением.
С Лефевра станется, конечно, прислать счёт за ремонт…если из этой переделки удастся выбраться без травм.
Обоим.
Он чуть вздрогнул от внезапного писка, который никак не мог исходить от Лефевра, в сколь бы жалком состоянии последний сейчас ни находился.
Хотя лучше бы это был Лефевр.
Заслышав голос Торрегросы, Шауг застыл, опасаясь даже дышать и надеясь, что в гаджете француза не будет видеосвязи, или он не станет её включать; стоит его лицу мелькнуть в кадре, как можно будет рыть могилу прямо здесь, ковыряя асфальт и мысленно составляя завещание.
В конце концов, он следил, бил морду, и угрожал оружием Анри Лефевру, представителю власти и высших слоёв общества, и одно его слово было способно упечь буйного весперианца за решётку. В лучшем случае…
Но один раз он уже самолично вытащил Шауга из тюрьмы, куда сам чуть было не засадил, а одну и ту же станцию метро дважды не взрывают.
Правда, здесь всё было чуть серьёзней.
Он посмотрел на крепко сжимаемый в недрожащей руке револьвер: выстрели он буквально на пару сантиметров правее, капот Майбаха и асфальт уже окрасились бы человеческой кровью.
Человек ли ты, а, Анри?
Кто не далее как год назад громко окрестил самого себя моим ангелом хранителем?
Очень хотелось выстрелить ещё раз. Прицелиться чуть точнее, с поправкой на ветер, слишком уж напряжённую руку и пронизывающий взгляд, спустить курок, едва поведя рукой от отдачи, и наблюдать то, что осталось.
Лучше уж разбитые губы, чем простреленная голова.
Помни мою доброту.
Он снова взводит курок, глядя в лицо, и проводит по горлу большим пальцем свободной руки.
Попробуй только что-то сказать ему. Или сделать. Клянусь Великим Духом, я выстрелю снова и к чёрту последствия.
Я и так уже одной ногой в могиле, а второй – за гранью закона.
Мне, конечно, тоже есть, что терять, но потери твои и мои несоизмеримы, мой тщеславный материалистичный друг, взобравшийся на самую вершину лестницы по чужим головам.
Dyleen mar!..
Внезапно – полный рот прохладного октябрьского воздуха и резко пересохшие губы, внезапно – асфальт под спиной и неслабая тяжесть, к асфальту прижимающая.
Рыча и выгибаясь, Шауг отвёл руку с револьвером как можно дальше, выше, куда-то себе за голову в жесте «так-не-доставайся-же-ты-никому».
Убирает палец с курка, грозясь вот-вот выронить игрушку из-за всё крепче сжимающейся хватки.
Dyleen maaarr...
- Цветы я принесу на твою могилу, – сквозь зубы, отчаянно сопротивляясь. – И эпитафию в стихах напишу!..
Секунда, две, три.
Всё быстро, очень быстро…слишком быстро.
Шауг с силой ударил француза коленом в живот, силясь спихнуть с себя и одновременно не выпустить оружие.
Четыре, пять.
Челюсть заныла от боли, когда он, в свою очередь, от удара Анри с выдохом откинул голову, разжимая пальцы и слыша, как револьвер с глухим стуком падает на землю.
Шесть.
Недолго ему – оружию – было валяться на асфальте.
Семь, восемь, и револьвер уже в руках хозяина, равно пушки и положения.
Ещё раз врезать в район правого виска и глаза, слабей, чем раньше, но всё равно ощутимо, и вцепиться в плечи, снова пытаясь вырываться и хотя бы не подставляться под дуло в упор.
Выстрелит?
Убийственно спокойная мысль-сомнение – выстрелит?

Выстрелит.
И глупо было надеяться на иное, пощаду ли, милосердие ли, потому что сам он того не заслуживал, а Лефевр вряд ли до подобного бы снизошёл.
А буквально только что сам француз выглядел куда беспомощней, чем он, Шорас, сейчас. Взять только нетвёрдую руку и взгляд – о, держу пари, он был испуганным.
Шауг с каким-то отчаянным сомнением проследил взглядом за дулом, направленным теперь уже на него.
А счёт – снова на секунды.
Он наткнулся взглядом на ауру Лефевра.
Выстрелит.
Дёрнуться в сторону, понимая, что уже не успевает.
Холодный и быстрый – но недостаточно быстрый – расчёт, куда бросаться, из этого треклятого неудобного сидячего положения, когда вставать сложней и дольше, чем просто откатиться по земле, снова встречаясь с асфальтом, как подставляться, чтобы хотя бы не насмерть...
Зато можно было не падать, когда лефевровская пуля вошла в левую ногу.
Кажется, он кричал.
Прижимаясь щекой к асфальту, что казался теперь холоднее льда от того, что горело всё остальное, он даже не пытался сдерживать рвущиеся из горла звуки, потому что о Великий Дух, какая разница, как это всё выглядит со стороны, какая, чёрт подери, разница, что я, гордый, и, казалось бы, всемогущий, тоже умею истекать кровью и кричать от боли, потому то чёрт, чёрт-чёрт-чёрт, я не чувствую уже ничего, кроме…не знаю, боль это, или уже что-то ещё, сильнее и жёстче, но оно разрушает сознание и не даёт думать, видеть, слышать, и, твою же мать, пусть оно скорее закончится, я так долго не выдержу…
Ужасно хотелось крикнуть: давай, стреляй ещё раз! Я передумал, умереть можно и тут, неловко, нелепо, но хотя бы от рук личного врага, что уже стоит многого.
Добей же, ну?!..
Но с разбитых губ срывались только стоны, которые никак не хотели складываться в слова; наверное, это сама гордость не позволяла просить.
Он неловко перевернулся на бок, утыкаясь лбом в асфальт, сжимая и разжимая руки в кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу, чтобы хоть как-то перекрыть грызущий снаружи и изнутри огонь.
Но тщетно.
Ладони в крови: он пытался как-то зажать рану, кое-как согнув ногу, но любые движения отзывались такой дикой грызущей болью, что от неё темнело в глазах, и все знания и навыки теряли свою полезность. Он, врач, мог лишь только так же беспомощно валяться на земле, корчась и рыча от боли, и пытаясь удержаться на грани сознания.
Всё это и впрямь казалось…фарсом.
Фиолетовая кровь в свете фар, точнее, фары, сумрачный октябрь и француз, сжимающий револьвер.
И он сам, да, он сам, сумевший выбросить одну руку вперёд, почти касаясь Лефевра пальцами, и поднять на него глаза с расширенными от боли зрачками.
- Ну? Стреляй, - хрипло выдохнул, давясь словами, окончание которых всё равно слилось в стон; Шорас снова уронил голову на асфальт, сцепив зубы.
Это мучительное ощущение неизвестности, когда вне твоего поля зрения что-то происходит, но ты не знаешь, что именно, и узнать не можешь, и внутри всё холодеет и сжимается от нехорошего предчувствия, что сейчас что-то будет. Или не будет. Или всё-таки будет…
Почувствуй он холодное дуло у себя под затылком, глядишь, можно было бы скорбно развести руками и сказать, ну, Великий Дух, я сделал всё, что смог, нарвался на все мины и в итоге получил по заслугам, и поэтому можно, пожалуйста, пожалуйста, поскорее?!..
А так – неясный Лефевр с неясными мотивами, разрывающая на части мозг боль в колене и пляшущие цветные круги перед глазами; кажется, вот этот чёрный – асфальт, а фиолетовый – его собственная дрожащая рука, заляпанная кровью...

Ему даже не дали провалиться в столь желанное забытье.
- Пусти! Блять, пусти!.. – взвыл Шауг; он бы вырывался, если бы мог, но оставалось только судорожно хватать француза за руки, неловко заводя собственные наверх. Согнув здоровую ногу и пытаясь как-то оттолкнуться, он лишь мешал транспортировке, всем весом притягивая Лефевра к земле.
Кровь шумела в ушах, а всё тело сковало болью, словно обжигающей коркой, стесняющей движения и отзывающейся воистину адскими ощущениями.
- Не трогай…
Он срывался на шипящий шёпот, облизывая пересохшие губы с запёкшейся кровью, которые тут же высыхали снова, и, осознав, что любые лишние движения ввергают его в новую пучину боли, просто обмяк в руках Анри, лишь скрипя зубами и сдерживая рык.
- Не беси меня, черт возьми! Я тебя не на кладбище собираюсь везти. Пока еще... Но я  всегда могу передумать!
Что…что..
Ты только что пытался меня убить.
Ты только что, мать твою, стрелял в меня.
Ты прострелил мне колено, чтоб тебе провалиться.
Я уверен, что ты бы с удовольствием спустил курок ещё раз, в этот раз целясь мне в голову.
Так что, что ты делаешь?!
Оказывать самому себе первую помощь бесполезно: трясутся руки и не соображает голова, даже сильнее, чем обычно…
- Передумать…вызови «Скорую»! – он закашлялся.
Каждое слово давалось с трудом.
- Если ты не заметил, сейчас я диктую условия. И у тебя выбор не богатый: ехать со мной или не ехать вообще.
- Что ты вообще де… – Шорас не договорил. Очередной стон сорвался в сдавленный вскрик, и он крепче вцепился в руки Лефевра, пачкая его пиджак своей кровью. И не только пиджак: врезавшись затылком в дверь изнутри, весперианец с некоторым удивлением, которое сумело пробиться сквозь плотную мутную завесу боли, обнаружил, что находится на заднем сиденье Майбаха.
Запоздалое осознание того, куда тащил его француз.
Эта игра в «не добей врага своего, спаси его, а потом предъяви ему счёт», повторялась уже второй раз, и не сказать, что она сильно ему нравилась.
Он кое-как растянулся на достаточно широком сидении, и, наверное, эта ширина и спасала: ему удалось подтянуть простреленную ногу, почти не сгибая её, и, упираясь рукой в пассажирское сиденье, не сильно ловко, но всё же устроиться на месте.
Приподнявшись на локте, Шорас скосил глаза на француза, шумно выпуская воздух сквозь стиснутые зубы:
- …зачем?
Лефевр серьёзно посмотрел в ответ, неопределённо пожал плечами и, хмыкнув, захлопнул дверь.
Бессильно упасть на сиденье, искусав все губы, не понимая, что произошло, происходит и будет происходить.
Всё.
Прохладный октябрьский воздух теперь по жару и сухости мог сравниться с пустынным, и вдыхать его было больно: он царапал горло, равно как и любые звуки, из него – из горла - вырывающиеся.
Шауг уставился в потолок.
О Великий Дух.
Когда-нибудь много лет спустя, если я переживу весь этот хаос и бардак, я напишу книгу о днях моей безумной молодости. И не очень молодости. Об аварии на Тауэрском мосту, о «Метаморфозах» Овидия, о госпитале, об огнестрельных ранениях и деле маньяка, о рассыпанных на кухне бобах и много о чём ещё.
Если переживу, конечно же, да. Это важное уточнение.
Попытки закрыть глаза ни к чему не привели: на них почему-то наворачивались слёзы. Возможно, от боли, возможно, от пресловутого пустынного воздуха, от которого теперь начала кружиться голова, но парочка скатилась вниз от уголков глаз, смешиваясь с фиолетовой кровью.
Фарс? Фарс.
- Зачем?
Он повторил свой вопрос, глядя всё в тот же потолок, но обращаясь к Лефевру. Надо говорить, пока он ещё может, потому что потом, если ему всё-таки посчастливится потерять сознание, он уже ничего не сможет спросить, узнать, уточнить…будут лишь больничные стены и, наверняка, счёт на его имя.
Наверное, было бы лучше, если бы ты выстрелил, ангел мой, вот что.
Это бы лишило тебя, меня, и многих других целого вороха проблем, который теперь непременно воспоследует, потому что колесо продолжает крутиться, набирая обороты и, честно сказать, я уже не очень за ним успеваю.
Картинка меняется, а я всё смотрю на предыдущую.
Голова гудела, а взгляд не удавалось сфокусировать, как после приличной дозы алкоголя. Шауг поднял руку и не смог сосчитать пальцы: точнее, он не смог даже их толком согнуть. Мутило. Сильно.
Оставалось лишь с ужасом думать о том, что будет, когда Майбах тронется с места.
Простите, месье Лефевр, я вам машину кровью залью.

- Но ты всегда можешь меня спровоцировать и я не удержусь от "радикальных мер", ибо ты меня порядком утомил.
И это взаимно…
Шауг открыл аптечку.
Не отшибло, не переживай. Какая удивительная, трогательная, берущая за душу заботливость.
Часть полотенец пошла на оттирание крови с сиденья и предотвращение пролития новой; выкопав из аптечки жгут, он перевязал ногу выше колена, с трудом удерживаясь в полусидячем положении.
Содержимое аптечки едва не было рассыпано по всему салону, пока Шауг оную перерывал в поисках какого-нибудь обезболивающего; откопав кеторол, он улёгся обратно, сбросив её на пол.
- То я был бы рад, все-таки, услышать ответ на крайне интересующий меня вопрос.
Ему даже рот раскрыть не дали.
Он с трудом удержался на сидении, явственно застонав и сжав пальцами перетянутую ногу.
- Продолжишь в том же духе.. – Шаауг сделал паузу, не убирая рук с повязки, – …точно живым не довезёшь. И будет у тебя столь желанный труп на заднем сидении.
Он замолчал на добрых пять минут, собираясь с силами для новой в меру язвительной тирады. В конце концов, он и впрямь был не в том положении, чтобы соревноваться с фрацузом в ехидстве.
Но удержаться было сложно – он нарывался.
Да и не говорить же чистую правду, в конце-то концов.
- Я же, кажется, уже объяснил, что ты мне нравишься.
Коротко улыбается, не глядя больше в зеркало и не встречаясь взглядом. Всё, хватит уж, наигрался в гляделки, оставь меня в покое.
И ведь недалеко ушёл от правды в своей язвительности, вот что забавно. Можно сказать, даже не врал. Или, если и врал, то хотя бы не в глаза. 
Лефевр был интересным врагом. Способным заинтересовать, затянуть в какой-то особый водоворот, и, в конце концов, утопить нахрен.
Когда машина резко затормозила, Шауг едва успел неловко выставить руку, упираясь в сиденье и только благодаря этому не скатываясь по инерции на пол, к аптечке и окровавленным полотенцам. Растревоженная снова нога радостно напомнила о себе новой вспышкой боли, и Шорас выдохнул, часто моргая и тщетно стараясь не стонать от далёких от приятного ощущений.
Сукин сын.
- Великий Дух, Лефевр, давай поговорим как-нибудь в другой раз?
Ему многого стоило снова занять условно удобное положение и замереть, надеясь, что в дальнейшем обойдётся без подобных садистских манёвров, от которых вероятность добраться до помощи в том состоянии, когда помощь ещё может понадобиться, снижалась.
- Я не собирался тебя преследовать.
Он не был уверен, что Анри его слышит, потому что повышать голос громче почти что шёпота было сложно и, отнимало тщательно сберегаемые силы.
- Это вышло случайно.
Всё-таки закрывает глаза и крепче вцепляется пальцами в ногу.
- Es eth in mawr afresymol Damwain... *
Совсем тихо.
- Но оно стоит. Fel arall eth diwerth.**
Чтоб ты, дальновидный параноик с расчетливым взглядом, чтобы ты и не понял, что по тебе звонит колокол?
У тебя же досье на меня собрано, наверняка ещё всё эти же четыре треклятые года назад, так почему же ты до сих пор не сложил два и два?
За твою голову, а точнее, за её содержание, уже давно чуть ли не награда назначена, призрачный приз за призрачную цель.
Мы же здесь все бегает по одному и тому же замкнутому кругу, подозревая друг друга и скрывая оружие, когти и клыки, напряжённо всматриваемся в оптический прицел, но не выходим на свет, не стреляем. Не разрываем круг.
Возможно, всем просто нравится нынешнее положение вещей.
Мне – не нравится.
Валяться на заднем сидении Майбаха и лихорадочно придумывать, как уйти от вопроса, когда уходить от него некуда – не нравится.
Последствия? А какие ещё могли быть последствия, Лефевр?
Но, наверное, если бы я знал, куда я лезу, я туда бы не лез.
Шорас судорожно закашлялся, прижимая левую ладонь к груди.
Но, впрочем, теперь-то что.
Ты как-то связан с Ориджин.
Моя задача узнать – как.
Но скажи я это вслух, и ты без особых колебаний выставишь кладбище пунктом назначения.

____________________________________________________
* Это всё вообще одна большая нелепая случайность (весп.)
** Иначе всё зря (весп.)

Отредактировано Seagh Seoras (2014-03-05 16:41:49)

С того момента, как он открыл аптечку, он жил одной лишь надеждой, что кеторол вот-вот спасёт его, или хотя бы облегчит мучения, удвоенные, если не утроенные, французом, добившегося лишь того, что вся кипенно-белая обивка была вымазана кровью. Чтобы как-то отвлечься, Шауг считал секунды, то и дело сбиваясь и начиная снова, в попытках отмерить время, положенное для начала действия обезболивающего: десять, пятнадцать, двадцать минут – сколько это займёт в этот раз? Он пытался сосредоточиться на чём-то кроме простреленного колена, хотя бы на том же Анри, столь усердно выбивающем из весперианца ответы, но боль вновь и вновь сводила все мысли к одному - скорее. Великий Дух, скорее, пусть это всё закончится.
Он безнадёжно выпал из времени, равно как и из пространства, и только голос Лефевра напоминал ему о том, где он.
Хотя он бы, конечно, предпочёл тишину; вкрадчивый тон француза не предвещал ничего хорошего.
- Видит бог, я не садист и не хотел до всего этого доводить, но ты просто не оставляешь мне выбора...
Шауг ещё успел выкрикнуть запоздалое «нет» - единственное, что он сказал по-английски в последующие несколько минут.
Это не то, что ты хотел бы услышать, это не то, что я хотел бы говорить, и это совсем не то, что мы оба хотели бы, чтобы происходило. По крайней мере, я не хотел бы.
Не садист?..
Тогда объясни свои пытки раненого, чёрт тебя побери.
Раненого твоей же рукой.
- Я знаю больше, чем ты думаешь, – глухо и достаточно многозначительно отозвался Шорас, снова переходя на английский; в ушах звенело, и он едва слышал собственный искажённый голос сквозь плотную завесу.
Ты осведомлён о большей части того, что я пытаюсь скрыть? А что я скрываю? Я прячу только то, чему положено быть за семью замками, а ты же отрицаешь очевидное уже…сколько лет? Полагаю, много.
Депутат Анри Лефевр раз за разом открывался с новых интересных сторон: прокурор и законник, он вполне был способен на очень даже незаконные махинации, угрозы и пытки. Красивая картинка стремительно шла трещинами.
Воздух с хрипом вырывался из лёгких весперианца, словно в дополнение к ноге переломаны были и рёбра.
А француз не спускал глаз.
Француз явно наслаждался чужими страданиями.
Шаугу же становилось всё хуже с каждой горсткой минут, быстро текущих сквозь пальцы, как ранее текла кровь.
- Поговорить с тобой?..
Сложно было понять, добралось ли до него действие таблеток, потому как все чувства и ощущения перемешались между собой, оставляя только беспросветную стену какого-то сплошного ничего, и лишь в висках назойливо билась тупая боль.
– Я не… – он осёкся на полуслове, потом как мотор тихо заурчал – Лефевр явно снова разгонял машину, продолжая требовать разговора; Шорас шире распахнул глаза, осознавая, что за этим последует.
- Нет! – он почти кричал. Снова. - Не надо, я…скажу.
И хоть бы кто, и хоть бы раз его послушал, когда он принимал чужие условия и шёл на попятную…Противник, кем бы он ни был, считал своим священным долгом сначала завершить ход и уж потом выслушивать сдающегося на милость, не особо понимая, что, возможно, выслушивать уже может быть и некого.
Майбах сильно занесло на чересчур резком повороте; силой притяжения Шораса вжало в спинку и прилично тряхнуло.
В горле уже безнадежно пересохло от крика.
Он быстро заговорил, едва обретя возможность снова это делать, выдерживая короткие паузы после каждого слова и тяжело дыша.
- Да, мы следим за тобой.
Пустыня, начавшая свой поход из горла, добралась и до головы, высушивая все слова и мысли и оставляя весперианца в болезненных спазмах метаться по сиденью.
- Уже давно.
Он увещевал себя молчать. О, как яростно он сейчас себя ненавидел…пожалуй, даже больше, чем Лефевра, если вообще есть чувство сильней.
- По моей инициативе.
Я ношусь с тобой и твоим делом четвёртый год, потому что знаю – всё не то, чем кажется.
- Я знаю о твоей связи с Ориджин.
Шёпотом, еле слышным свистящим шёпотом - это уже фактически блеф. Я не знаю. Я лишь догадываюсь, у меня тонны догадок и теорий, одна другой безумней, а ни одно из доказательств не имеет достаточного веса.
Это мучает, это заставляет искать дальше и копать глубже,  в надежде наткнуться на что-то, что оправдало бы эти годы и старания. И сегодняшний вечер в том числе.
Но если то, что я сказал, правда – ты выдашь себя.
Он на мгновение провалился в совсем уж беспросветное небытие, из которого его вырвала новая волна боли, сорвавшая с губ отчаянный стон.
- …если уж начал – заканчивай, – выдохнул он белыми, как бумага, и сухими губами, с тревогой отмечая, что спасительная таблетка облегчения не приносит, и мир из болезненного тумана выплывать не спешит, наоборот, укутываясь им всё плотнее. – Добей меня или спаси, но сделай это быстрее, пожа…луйста…
Снова скорчившись, он упёрся лбом в обивку сидения точно так же, как минутами ранее – в асфальт.
От боли и рывков машины соображать становилось всё сложнее; Шорас слабо мазнул пальцами по спинке пассажирского сидения, которую не выпускал с предыдущего трюка, и бессильно уронил руку, равнодушно отмечая, что не сможет удержаться при следующем резком торможении. 
На самом краю поля зрения заметались сине-красные огни: объясняйте теперь копам, месье Лефевр, какого чёрта у вас в машине если не труп, то близкое к нему по состоянию тело, да ещё и иномирское.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-03-06 09:07:26)

Действие обезболивающего началось примерно тогда же, когда машину Лефевра остановил патруль. В полуобморочном состоянии, ощущая себя словно придавленным тяжёлой, но мягкой бетонной плитой, Шауг не мог толком сформулировать и выдать патрульным свою версию событий, потому как резко потяжелевшие мысли отказывались складываться в связную речь. Да и что он мог сказать? «Офицер, это он в меня стрелял»? Он, сейчас старательно и ни черта не убедительно изображающий заботу и участие? Не поверят ведь…А поверив – проверят, узнают, что следил, будут пытаться выяснить, зачем…
Пусть уж лучше этот сукин сын уйдёт безнаказанным…сегодня. Только сегодня.
Молчит, отстранённо глядя в зеркало заднего вида из-под полузакрытых век, смотрит на глаза Лефера, следящие за дорогой. Попытавшись заговорить, лишь кашляет, но пытается снова:
- Какая…удивительная заботливость, – коротко и хрипло рассмеявшись, переводит дыхание, прежде чем продолжить, – и к чёрту Сезара.
Запоздало отвечает на и не вопрос даже.
Просто спросить? Ну, хорошо, я спрошу.
- Значит, ты – ни при чём? – Шорас вытянулся на сидении. – Я могу со спокойной душой идти домой?
- Хоть сейчас. - Анри метнул насмешливый взгляд в зеркало. - Тебя прямо здесь высадить?
Молчит. Молчит, понимая что…нет, ничего уже не понимая.
- Довези уж, – после долгой паузы он, тихо выдохнув, напряжённо замер. – Пока я держусь.
По твоему же наставлению, между прочим.
Из-за полицейского сопровождения Лефевр был вынужден ехать ровно и быстро, хотя, Шорас был уверен, будь на то его воля, он продолжал бы свои издевательства до ему одному ведомого предела.
Он медленно и рвано дышал, а за окнами проносились дома; где-то за пару кварталов он даже начал узнавать местность – Анри ехал по такому же маршруту, как и он сам обычно. Странное ощущение.
Боль, начавшая понемногу отступать, призывала разжать крепко сжимающие край сидения пальцы, но Шауг продолжал держаться крайне скованно, время от времени настороженно поглядывая на француза, хотя почти перестал различать его фигуру, да и весь салон Майбаха превратился в одно большое размытое цветное пятно.
Лоб и запястье до сих пор жгло от прикосновений, и это ощущение таблетками было не притупить. Он скрипнул зубами – это обдурило полицейского, ха. Но не меня. И не смей ко мне больше прикасаться, слышишь, ты?..
- Эй, месье следопыт, вы еще с нами? Или мне готовиться к душераздирающей сцене прощания с любимым другом? - вкрадчиво проурчал француз, видимо, заскучав во вновь повисшей тишине.
Шауг не шевелился, будучи мыслями слишком далеко; он даже не сразу понял, что Анри обращается к нему.
- Врагом, – язык слушался с трудом. – Любимым врагом, Лефевр.
Он ещё раз шумно втянул воздух.
- Я жив.
Это прозвучало как-то недоверчиво-удивлённо.
И я тебе не верю.
Давай, отрицай, лучше уж я угроблю пятый год своей жизни на ненужные подозрения, чем потом все оставшиеся буду винить себя в том, что проглядел.
Пристально следящие за ним голубые глаза тоже потеряли свою чёткость, и, кажется, на какие-то несколько минут сознание он всё-таки потерял, потому что реальность закончилась с вопросом француза, и продолжилась лишь когда Майбах затормозил. Это вызвало последнюю волну неприятных, но уже заметно сглаженных ощущений, а потом в салон ударил поток свежего уличного воздуха, заставив Шораса вздрогнуть от неожиданности и холода, и чуть приподнять голову, выцепляя взглядом знакомый фасад здания.
Наверное, копы позвонили в госпиталь, или это всё-таки сделал сам Анри, но их уже ждали.
Голоса сливались в один неразборчивый шум: кажется, француз тоже что-то говорил, объясняя и доказывая. В общем месиве мелькнул и голос полицейского, всё такой же неразборчивый: объясняйся, Лефевр, объясняйся…
Впрочем, у него не было сомнений, что старый законник выкрутится из щекотливой ситуации, и найдёт способ обернуть её против Шораса, придавив внушительным весом обвинений и доказательств, и прислав-таки счёт за разбитую фару и моральный ущерб.
Ненавижу проигрывать войны.
С губ сорвалось ещё несколько стонов от тупой ноющей боли, когда его вытаскивали из залитого кровью салона и перекладывали на носилки, но теперь, когда он был в безопасности, а не в гробу на колёсах, который вёл его личный враг, это уже не имело такого значения.
Почему ты не выстрелил ещё раз? Почему повёз в больницу? Почему не передал копам за слежку? Он повернул голову, пытаясь ещё раз отыскать француза мутным взглядом – просто так, но Лефевр уже безнадёжно скрылся с глаз, или, возможно, Шорас уже просто не узнал его, и это именно его фигура с полминуты маячила возле носилок, довершая образ заботливого лучшего друга…да и неважно было уже, впрочем. Тёмное осеннее небо над головой быстро сменил белый больничный потолок, оставляя пережитое далеко позади.

Отредактировано Seagh Seoras (2014-03-09 14:15:43)

...if only I, by my father’s arts, could recreate earth’s peoples, and breathe life into the shaping clay! The human race remains in us. The gods willed it that we are the only examples of mankind left behind.’ He spoke and they wept, resolving to..
Погружённый глубоко в свои мысли, он вздрогнул, едва не выронив книгу, когда хлопнула дверь.
Подняв глаза, побледнел ещё сильней – хотя, казалось бы, куда уж больше.
.. appeal to the sky-god, and ask his help by sacred oracles. Immediately they went side by side to the springs of Cephisus that, though still unclear, flowed in its usual course.
- А…ты не лучше, – неловко съязвил в ответ, прикрывая книгу и используя собственную руку в качестве закладки: ему физически необходимо было сейчас держаться за что-то, до побелевших пальцев, чтобы не сжимать кулаки. Опять.
Опять ты.
Он покосился на лилии – как мило.
Оставь и уходи.
Книги, извечное спасение, надёжная раковина, служившая ему верой и правдой столько лет. Любые; если не удавалось раздобыть чего-то достаточно затягивающего в словесный водоворот, он придумывал свои, десятки, сотни, тысячи миров и лиц, отражения и копии которых потом встречались здесь. Но вот одно он точно видеть больше не хотел, ни в этом, ни в любом из существующих миров.
- Отправляйся к чёрту, – Шауг устало откинулся на подушку. – И можешь не возвращаться. Я не буду скучать.
Сейчас это было даже хуже поражения на поле боя трёхдневной давности – это была слабость, ничем не прикрытая, вызывающая…жалость.
Жалеть? Нееет, ты не будешь меня жалеть. Потому что если будешь, клянусь Великим Духом, соберу остатки сил…
А впрочем, нет жалости к врагам. Да и не надо.
Зачем пришёл? Счёт предъявить? Двадцать первый век, мой друг, не обязательно было являть свой светлый лик, я бы спокойно пережил сухие цифры на чеке. Цветы как последняя издёвка? И хочется ведь верить, что последняя, что нет ещё бесконечного запаса яда, капающего с клыков, и больно раздражающего раны, заставляющего шипеть и корчиться.
За эти три дня он даже свыкся с постоянно ноющей болью в колене, от которой в первую ночь хотелось лезть на стенку, свыкся с мыслью, что винить в том следует только себя, подставившегося так глупо, свыкся с грядущими своими перспективами. Медицина не стоит на месте: естественно, он будет ходить. Наперегонки, конечно, больше не побегать, но да и ладно, с такими мелочами можно как-то смириться. Сильнее боли гложет стыд. За слова, за действия…за то, что не сдержался. Что выдал, ничего важного, смертельного или порочащего Наудай, но выдал. Себя, в первую очередь.
Теперь французский чёрт ведь станет в сотню, нет, тысячу раз осторожней, будет увиливать, отрицать и тщательней заметать следы, и всё по его, Шораса, вине. Нить, которая уже была в руках, снова грозилась затеряться где-то во тьме, и ищи её потом.
Шауг, болезненно скривившись, посмотрел на Лефевра – тут ли, не привиделось ли? Да нет, вроде сидит, привычно усмехаясь и делая вид, что ни при чём.
..when they had sprinkled their heads and clothing with its watery libations, they traced their steps to the temple of the sacred goddess, whose pediments were green with disfiguring moss, her altars without fire.
Уйди, Анри. Провались ты в самую глубокую бездну со своими тайнами и лилиями, исчезни из моей жизни навсегда; мне надоело бегать за тобой и от тебя, надоело.
Чем дольше он смотрел, тем сильнее было желание не открывать больше «дело Лефевра», и тем яснее понимал, что не сможет.
Ты же не оставишь меня в покое, да?  Можем долго гнаться, но у всего есть конец. Застыть у края мира, а дальше – что?
По твоей милости я чуть не умер. Дважды. И дважды был спасён.
Тобой же.
Осталось только в третий раз вверить тебе мою жизнь – и всё, адьё.
...when they reached the steps of the sanctuary they fell forward together and lay prone on the ground, and kissing the cold rock with trembling lips, said ‘If the gods wills soften, appeased by the prayers of the just, if in this way their anger can be deflected, Themis tell us by what art the damage to our race can be repaired, and bring help, most gentle one, to this drowned world!’

пост зачтен титановой команде. +1

Отредактировано Seagh Seoras (2014-03-11 10:10:56)

Назови меня своим другом, и я рассмеюсь тебе в лицо. Предложи руку помощи, и я её оттолкну. Так ты меня видишь, да? 
Ты говоришь – гордая раса. Обобщая, как и я. Я тоже был бы рад не видеть в тебе человека, наблюдать за тобой как за точкой на радаре, равнодушно спускать курок, отряхивать руки и идти дальше.
Иногда мне страшно от того, что я делаю.
И страшно вдвойне от того, что ведаю, что творю.
Я грозился ведь тебе расплатой, карой небесной и страшными муками? Наверняка грозился, начисто забывая, что это всё ждёт в первую очередь меня. Не трожь их всех, мой злейший друг, мой лучший враг, суди меня.
Я – гордый. Они – ни при чём.
Это моё самомнение было задето, это я горстью песка швырял тебе в лицо оскорбления, это всё я.
Голова снова пошла кругом, стоило оторвать взгляд от печатного текста, вынуждавший держать себя в напряжении, вчитываться, думать, заставлять себя что-то делать. Лефевр раздвоился; Шауг плотно сомкнул веки и часто заморгал, возвращая миру привычный облик.
- Зачем ты пришёл?
Спрашивает невпопад и с заметным трудом садится ровнее, поправляя сбившуюся подушку.
- Полюбоваться на дело рук своих? Ну и как, нравится?
Сухо хмыкнув, Шауг коротко обвёл свободной рукой кровать.
- Или в машине со мной не наговорился?
Лефевра можно было ненавидеть ещё и за то, что он вынуждал разговаривать. Открывать рот, сыпать тысячей колкостей или базарных истин в минуту, а то и тем и другим попеременно, что-то доказывать, объяснять, или, стократ хуже, объясняться.
Или как сейчас, нервно, устало, пораженчески. Отчаянно. Дань положению и предшествовавшим ему событиям – я, к сожалению, всё помню.
Это одно из моих проклятий, одна из причин, почему я есть я – я помню. Всё и всех. Каждое слово, жест, оно врезается в память и возвращается снова и снова, картинками, звуками, сюжетами, целыми фильмами, немым упрёком застывающими перед глазами, когда я пытаюсь заснуть. Я помню лица, имена же – почти никогда. Я вижу и помню сущность, я, чёрт подери, аурист, я не могу иначе. Я вижу мир, вижу больше, чем хотел бы видеть, помню и знаю больше, чем хотел бы помнить и знать.
Я вижу тебя насквозь, я знаю, что ты скажешь, даже когда ты сам этого ещё не знаешь.
- Мне больно, чтоб тебе провалиться, Лефевр. Слышишь? Гордая раса тоже способна испытывать боль.
Кривя губы в усмешке, он сильней сжал пальцами обложку книги.
- Ты крайне любезно оставил мне ещё одно напоминание о себе.
Удар за ударом, слово за словом, шрам за шрамом.
- Спасение было двусторонним. Мы давно квиты. Засунь себе куда подальше сказочки о щедрых и милосердных людях, пригревших обездоленных и накормивших голодных.
В его голосе не было ни издёвок, ни яда, лишь сухая констатация факта и бесконечная усталость.
Мне нравится земная культура, с какой-то стороны. Её многообразие, этот пёстрый шумный базар дат и событий, эпох войн и затиший, сменившихся одной большой эпохой хаоса, где в кучу смешались даже не только кони и люди, а всё живое и уже не, что было когда-то порождено планетой.
И теперь все они были вынуждены вариться в этом котле, а сам Шауг – валяться в больнице, скрипя зубами от боли и негодования.
- Спасибо за цветы. Я тронут. До глубины своей чёрной души тронут. А теперь убирайся.

пост зачтен титановой команде. +1

Отредактировано Seagh Seoras (2014-03-11 16:11:55)

- Я бы не стал стрелять, идёт? – облизнув пересохшие губы, Шауг упёрся взглядом Лефевру куда-то промеж бровей. – Не стал бы. И ничего я не ждал.
Умолять? Помилуй Великий Дух, начал бы ты умолять меня сохранить тебе жизнь, ты бы упал в мох глазах так низко, как никогда не падал человек. Мне интересно сцепляться с равным, а я смею верить, что мы – равны. Играть младшей колодой – зря тратить время. Как там было? Целься в Луну, да? Я целюсь, упорно целюсь в этот единственный земной спутник, наугад, навскидку, не веря в лучший исход.
- Победителем?
О, как забавно. Я, сцепив зубы и наступив на горло самомнению, признал своё очевидное поражение, а ты теперь мне говоришь о том, что схватка не закончена, и у меня есть шансы.
И привычная картинка мира размывается, и я снова не знаю, кто я, а кто – ты, и я откладываю книгу, равно «Метаморфозы» и книгу своей жизни, из которой вырваны страницы. Да что там, вся моя жизнь и есть - метаморфозы.
- Никаких победителей, о чём ты. Всё изначально проиграли.
Кажется, я тебя задел.
Мне, наверное, стоит извиниться, я в этот раз и правда не специально. Ты хотел со мной разговаривать – пожалуйста, я говорю, а тебе и это не нравится. Говорю, удивляясь самому себе, говорю фактически ни о чём: выпытывать ответы здесь у тебя не выйдет, к сожалению для тебя и счастью для меня.
И куда же я лезу, куда?..
Как будто мало было уже полученных шрамов, как будто нужно ещё, раз за разом добровольно бросаться под нож, ища ответы.
- Ты же не уйдёшь, да? – тоскливо уточнил Шауг, откладывая многострадальную книгу на тумбочку, к цветам. – Я же по-хорошему просил.
Он задержал взгляд на лилиях, изящных цветах, так нелепо смотрящихся в графине. Будь он материалистичен, он бы сказал – в вазу. Произведение искусства природы в произведение искусства человека, откопать на блошином рынке какую-нибудь непомерно изящную вазу знаменитой китайской династии Дрянь, и опустить зелёные стебли туда, проследить, чтобы не завяли – кажется, для этого в воду добавляют соль или что-то типа того. Он коснулся рукой лепестков, дрогнувших под пальцами.
- Я не удовлетворил свое любопытство, Шорас.
Он фыркнул, отвлекаясь от лилий.
Удивительно, как Лефевр угадал с цветами.
- За последние пять минут ты упомянул мою фамилию… – показушно прикрыл глаза, считая, - четыре раза? Четыре, да. Или пять. Спасибо, я её помню, но я рад, что ты её выучил, и что она тебе так нравится.
Смотрит мимо.
Даже когда Лефевр возвращается из своего краткого похода до второй из четырёх стен, всё равно мимо, куда-то за плечо, не доставая слегка близоруким взглядом до окна.
- Вернее, зачем Наудай следит за членом Палаты общин?
- Вот я так и знал, что у тебя на меня досье, – Шауг качнул головой. – Я никогда не упоминал Наудай. Как я там говорил? «Мы» или что-то вроде. Под этим «мы» могло скрываться всё, что угодно.
Морщась, он неловко натянул на себя тонкое больничное одеяло, расправляя неизбежные длинные складки, просто чтобы занять руки. В воздухе стоял запах лилий, перебивая лекарственный: ты первый, кто пришёл. Первый, кто принёс цветы.
Враги лучше друзей тем, что враги о тебе никогда не забывают.
Хотя, он ведь никому не сказал о происшествии, кроме Крейна, набрав номер Советника и взяв с него обещание держать рот на замке о случившемся.
Шауг сцепил пальцы на животе поверх одеяла; ледяные руки.
- Тебе не кажется, что мы теперь на равных? Даже больше того, мы в замкнутом круге: ты следишь за мной, потому что я слежу за тобой.
Ты так старательно прячешься, что я вижу тебя.
Ты нагородил вокруг себя столько заборов, что забыл запереть дверь, пребывая в полной уверенности, что ты в безопасности.
Чего ты боишься? Воды, огня? Смерти? Темноты?
Я бы, пожалуй, хотел бояться тебя. Трепетать от ужаса, заслышав имя, падать в обморок, завидя тень. Это же то, что люди делают – боятся.
Но ведь придумали себе образы бесчувственных машин и говорят, что так надо. Что сострадание, сочувствие и прочая – пустое, всё пустое.
Кем нам быть на помосте, и кем нам вовеки не стать?
- Дай закурить.
Кажется, я говорю так много, что выработал свою норму на годы и годы вперёд. Вот ведь противоречия, - тихо улыбается сам себе, - вот ведь противоречия, я гоню тебя прочь и удерживаю разговором. Язык мой – враг мой.
Здесь нет детектора дыма, был бы, давно бы уже запищал из-за тебя, полыхающего праведным гневом.
И окно открой.

пост зачтен титановой команде. +1

Отредактировано Seagh Seoras (2014-03-12 15:48:26)

Откуда...откуда ты знаешь?!..
В этой фразе ударение можно было поставить куда угодно и не ошибиться.
Он тщательно оберегал свою "ошибку молодости" от мира, а её - от себя, до тех пор пока не понял, что, в принципе, Джен с сыном - его единственный шанс на...спасение?
О, мы друг друга не любили, нет конечно, вы о чём, какая любовь там, в тумане пятнадцатилетней давности, на руинах обоих миров. Это было взаимовыгодное сотрудничество, краткий роман без цели и смысла. Наверное, она хотела семью, домик в пригороде, детей и собаку. Передо мной и всеми же она кичилась своей способностью идти против системы, против навязанных человеческим обществом семейных ценностей, гордилась учёбой, работой, карьерой и свободным временем. Она даже мной гордилась. Мы договорились о словах, и боле ни о чём.
- Тринадцать. Можешь добавить это в папку. Мне потребовалось два года на то чтобы осознать, какие люди сволочи.
Покосился на пепел в графине.
- Спасибо, кстати, что лишний раз напомнил мне об этом.
Ты что же, мой любопытный враг, сунул свой непомерно длинный нос ещё дальше, чем это делают обычно? Ну давай я тебе и вовсе предоставлю список еженедельных покупок в "ASDA", номера и адреса своих знакомых и укажу на пруд в Гайд парке, куда я хожу кормить уток, а? Ведь проще будет, чего уж мучиться.
Аура злобно мерцала негодованием, и Шорас попытался себя одёрнуть; но мало что было преступлением серьёзней, чем вторжение в его далёкую от праведной жизнь, а потом ещё и открытое заявление о том в глаза. В глаза же!
И кто бы говорил вообще, Лефевр?
У тебя нет семьи. И никогда не будет, так что ты можешь понимать, ледяной божок среди безжизненной и всё такой же ледяной пустыни? Моя ошибка обернулась мне в спасение, а ты - не успел. Не смог, не пожелал, иначе расставил приоритеты, да как угодно, но давай, скажи мне, что тебе не бывает одиноко.
Стряхивать пепел в цветы, подобно французу, казалось кощунственным, поэтому он – пепел - полетел прямо на тумбочку.
- Похож... - Шорас тряхнул головой. - Сильнее, чем ты думаешь. Я уверен, что если... - он задумчиво затянулся. - ...ммм...когда меня всё-таки пристрелят, - красноречивый взгляд на колено, - он продолжит моё дело. Уверен, да...надеюсь.
Да он едва по углам от тебя прятаться перестал, какое дело…
Ребекка, со свойственной ей эффектностью, появилась крайне неожиданно: шагнув в палату из-за бесшумно открывшейся двери, она возмущённо уставилась на заявившегося в неположенное время посетителя.
Шауг перехватил её взгляд и заговорил первым:
- Принеси пепельницу, Бек.
- Мистер Шорас!..
- Вы все сговорились, да? - он нетерпеливо взмахнул в воздухе рукой с сигариллой. - Я прекрасно помню, как меня зовут, поэтому просто принеси эту чёртову пепельницу, пока мой дражайший посетитель не угробил им же и принесённые цветы! – лилии молчаливо подтверждали его слова. - - А они мне нравятся, между прочим. Поэтому, давай-давай. В этом мире так мало вещей, которые мне нравятся, что их пора заносить в Красную книгу и беречь, как зеницу ока, чем я и пытаюсь тут заниматься.
- Я смотрю, вам уже лучше.
- Пепельница.
Выдохнув, снова морщится от своих неуместных и несдержанных порывов, косится на француза и молча недовольно курит, ощущая приметную разницу табака.
Что делать-то с тобой? Что делать…
Бекки вернулась спустя буквально минуту, поставив многострадальную пепельницу из оридинаторской рядом с графином, и ссыпав горкой таблетки Шаугу в ладонь.
- Я зайду через два часа.
- …и чтобы его, – он коротким взмахом руки указал на Лефевра, – тут не было, я правильно понимаю? Передай на ресепшен, что мистер Лефевр может являться в любое время дня и ночи.
- Вы нарушаете все больничные правила, мистер Шорас.
- Бекки, золотце, они для того и созданы. Два часа.
Когда они снова остались вдвоём, Шорас с уже более удовлетворённым видом стряхнул пепел в подобающее место, и, зажав сигариллу в зубах, смёл в пепельницу то, что оставалось на тумбочке.
Продолжаем.
- Ты прекрасно знаешь, что я знаю. Дело за малым - доказать твою причастность. Я не законник, но не я один этим занимаюсь. И, – Шауг усмехнулся, - не грозись мне расправой или ещё чем. Наудай в курсе, что ты сейчас здесь, и если завтра мне на голову внезапно упадёт кирпич, мы будем знать, кого в том винить.
Повертев головой по сторонам, он заметил искомое за графином со стороны Лефевра.
- Вон там стакан, он полный? Ты просто поставил цветы в графин с водой, которую я, в общем-то, пью, но это мелочи, – помолчав, всё же выпалил мучивший вопрос. – Откуда ты знаешь про сына?

пост зачтен титановой команде. +1