Спросил бы кто у Стивена, что он думает о произошедшем за последние два дня, тот вряд ли бы смог ответить что-то внятное. Вообще, о его присутствии в Волках знали всего несколько человек, самого Хаксли не посвятили в нынешние дела террористов, чему он не был удивлен, и весь его первый день в почти родной обстановке прошел в полной прострации. Признаться, бывший Туз Пик и сейчас боялся расслабиться, но хотя бы тут мог позволить себе выглядеть несколько затравленнее обычного - у Ориджей гордость не позволяла. Все равно единственным его видел только Олдос, а ему не впервой.
Было крайне необычно просыпаться не в камере, а в обычной кровати, и от новых ощущений спина напоминала о себе затекшими мышцами. Хаксли даже опасался, что это всего лишь сон, или галлюцинации, проделки людей - кажется, кто-то решил переплюнуть нынешнего Туза Пик в паранойе. Просто попробуйте провести четыре года в тюрьме без единого лучика надежды на то, что от тебя отстанут и дадут подохнуть спокойно. Там его ждала смерть, и Стивен это знал, осознавал и даже немного, где-то очень-очень глубоко в души, успел смириться с этим. А что сейчас?
Сейчас его ждала неизвестность. Он тут был фактически никем - мужчина считался мертвым здесь, а снаружи пытались найти враги. О нет, психолог ни в коем случае не желал вернуться обратно в тюрьму. В первое число октября из Хаксли невозможно было и слова вытянуть, мужчина приходил в себя, понимая, что теперь можно спустить все цепи, в которые он вынужденно сковывал самого себя все эти годы. Только опасался, что такой бурной волны, вырвавшейся на свободу в одночасье, не выдержит даже он сам.
А еще Управляющий прекрасно понимал, что Олдос черта с два сразу примет с распростертыми объятиями (опустим, что объятия и Ос вещи вообще-то не очень совместимые). Почти смирился, и ключевое слово тут - почти. Пережитое просилось наружу и уже просачивалось сквозь самые мощные оковы, и Хаксли боялся сорваться в разговоре с Линдерманном. Слишком Управляющий привык быть спокойным и терпеливым, не сметь показывать слабости, к тому же мужчина не знал, за кого теперь его принимает Олд. И это была еще одна причина, по которой Арбитр не разговаривал даже с лучшим другом весь предыдущий день.
Впрочем, психолог понял для себя одно: смерть от руки друга лучше в этой ситуации. Подохнет хотя бы там, где ему место.
Стивен осознавал, что уже начинает показывать свои слабые стороны. И относился к этому двояко - с одной стороны, здесь он может позволить это, с другой - а также ли все, как было раньше? Или же его давно прописали в ряды врагов?
Слишком много вопросов, ответов нет, и Хаксли банально сомневается - хочет ли знать их или нет. В неведении он тоже привык жить, да и сейчас выбор невелик.
На второй день он проспал почти до полудня мертвым крепким сном и после пробуждения выглядел намного лучше, чем сутки назад, если вообще можно было применять такие слова в случае Стива в данный момент. Даже чертовы часы немного болтались на запястье, раздражая его своим бренчанием, и Хаксли уже не раз обнаруживал себя уставившимся на вставшие стрелки часов. Сам тогда не понял, как умудрился оставить их среди развалин - скорее всего, когда топтал жесткий диск и разбрасывал обломки по сторонам.
Тишину в помещении прервал звук открывшейся двери, как раз когда психолог едва вышел из душа, собираясь с мыслями. Даже не надо было оборачиваться, чтобы узнать по шагам, да и по потяжелевшему воздуху, что сейчас его в очередной раз решил навестить Олдос. Бывший Туз Пик мог бы помолчать еще несколько дней, но помнил, что друг не отличался завидным терпением.
Едва не дернуло сказать "доброе утро", но Стивен вовремя прикусил язык, дабы не спровоцировать Линдерманна на какую-нибудь нелепую херню в ответ.
- Удивительно, что они практически не пострадали,- начал Хаксли, задержав взгляд на часах, и поднял взгляд на Олдоса. Сложно убедить себя, что этот допрос  отличается от тех, что проходили в стенах тюрьмы, и здесь не нужно извращаться, чтобы ускользнуть от ответа. Придется побороться с самим собой.
- Спасибо,- так же спокойно, как и всегда, добавляет Стивен и смотрит в упор на друга.

Отредактировано Steven Huxley (2014-03-03 04:30:40)

И почему он совершенно не удивлен реакции Олдоса? Кажется, некоторые вещи навсегда останутся неизменными, только если раньше это Стивена только радовало, то сейчас мужчина уже не был столь уверен в своих убеждениях. Сможет ли человек напротив принять того Хаксли, который вернулся после четырех лет тюрьмы? Вполне вероятно, только если перед вами не Олдос Линдерманн.
Пальцы так и застыли над циферблатом, холодящим кожу, а взгляд изучал нынешнего Туза Пик. Конечно, Стивен хотел узнать, что произошло с глазом его друга. Когда тот успел, что случилось, как вообще это допустил? Были подозрения, что за последние четыре года инстинкты самосохранения окончательно свалили из сознания Линдерманна - от греха подальше - только легче не становилось. Хотелось пошутить, что, мол, вот без своего огнеупорного товарища Олдос тут же вляпался в какое-то дерьмо. Только сейчас совсем не до смеха - кислота изнутри последовательно разливается в груди, и Арбитр понимает - он готов взять на себя вину за случившееся, за то, что Олдос был вынужден встать на его место, тем самым переняв звание "цель номер один" у самого Управляющего (который надеялся, что враги еще не знают о личности нынешнего Туза Пик), за то, что они все-таки пробрались в тюрьму и так серьезно рисковали своим. шкурами.
- Боюсь, слова о том, что я рад тебя видеть, взбесят еще сильнее, чем слова про часы,- поморщился Стивен, тщательно вглядываясь в Олдоса. Такой же вспыльчивый, грубый, ничерта не боящийся - и Хаксли боялся, что из них двоих только он стал другим. Управляющий был убежден, что Линдерманн не обнаружит того Стивена, за которым залез в тюрьму Ориджин, и Стив подозревал, что Олд еще может пожалеть о своем решении. Только вот человек же должен был хоть в чем-то измениться за четыре года? Не мог остаться прежним - и паразит страха начал укромно вылезать из тихого угла. "Но точно ли это не иллюзия?" - Хаксли боится оглядеться по сторонам, потому что признает, пусть даже пугая самого себя, он хотел бы остаться в ней. Только он в таком состоянии может слишком много разболтать врагу в бреду - и паранойя растет все сильнее и сильнее.
- Ты и маску приберег,- внезапно даже для самого себя выдает Стивен, что больше похоже на попытку забиться в угол клетки, где его не достанут. Эти стены ему казались чужими, но человек, стоящий перед ним, не мог ведь быть таковым. О, как бы бывший Туз Пик хотел в это поверить полностью, но он же сам сделает все хуже, если выдаст Линдерманна. Четыре года молчать, а тут с ходу все выдать, и не сказать, что такая процедура проходит в первый раз - только раньше так тяжело почему-то не было.
- Я и должен был быть мертв,- едва не произносит его имя, но опасается, что кто-то этого только и ждет,- Даже эти чертовы часы остановились, я сам подписался на это, и я уже не рассчитывал вернуться.
"А может я и правда умер",- внезапно в голове мелькнула мысль. Но даже если это так, то все вокруг чересчур реально - Олдос оставался все тем же чертовым параноиком, и Хаксли соврал бы, сказав, что это ему не нравится. А еще Стивен чувствовал, как сам себя загоняет в паутину, без возможности выбраться, и он разрывался на части, не зная, куда и о чем думать. Слишком привык жить в допросах, слишком отвык нормально разговаривать, когда можно не бояться проявить свои чувства и эмоции.
И Хаксли откровенно задыхался.
- Серьезно? - даже четырехлетний перерыв не мог лишить всех совместных привычек, манер и жестов. Не сказать, что подозрения Туза его удивили, но почему-то было обидно - немного, но было, - Хорошо. Просто скажи, о чем ты хочешь поговорить,- отвечает Хаксли, понимая, как сейчас сложно думать. Мужчина винил себя даже в том, что Олдос теперь держал его наверняка под первым пунктом в списке подозреваемых, и психолог задумывается - а вдруг того, что из него все-таки выудили за это время, оказалось слишком много?
Стивен чувствует присутствие Олдоса в его голове - когда сознание воспаляется до предела, даже легкие метания будут ощутимы, но Хаксли хотел бы принять полный удар Линдерманна на себя. Не знал, зачем, лишь бы как-то убедиться в реальности., пусть и таким странным способом. 
Та клетка, в которую загнал себя сам психолог, давала трещины, осыпаясь медленно на части, угрожая выпустить все дерьмо, запертое внутри. Оно могло сыграть чересчур злую шутку, и Хаксли боялся раскрыться перед Олдосом, а затем открыть глаза и вместо лица друга увидеть кого-то другого, для кого он просто подопытная крыска. И его убьют, как последнюю вшивую псину, потому что все, что Стив мог, он уже сказал. И почему здесь так тяжело дышать, в этой чертовой комнате?

Если бы весь сарказм, весь гнев в голосе Олдоса обратить в его силу управлять страхами чужих людей, то Стива, в чем он сам был абсолютно уверен, буквально бы отшвырнуло в стену о той мощью, которую его друг направил на него со своей фразой о маске. Не хотя Управляющий начал понимать - тюрьма не осталась позади, и дело вовсе не в том, что это мастерская иллюзия, нет. Все это было настолько реально и по-настоящему, что впервые за долгие годы мужчине захотелось окончательно свернуться и спрятаться, закрыв лицо руками, вопрошая небеса, Бога или во что там верят люди - какого же черта?
Безусловно, Хаксли заслужил это. Они оба взяли на себя все ответственность, все грехи, еще тогда на его кухне, и каждый мертвый Волчонок окроплял своей кровью их руки, пока и их не стало мало. Каждый, кто верил им, каждый, кто готов был пойти за ними до самого конца. Других практически не было в их рядах, но сейчас ключевое слово - практически. Из-за таких они и стали теперь теми, кем являются сейчас, находясь друг напротив друга, смотря в глаза - и каждый пытался найти у другого сраный лучик надежды, способный доказать, что все еще может быть, как прежде. Кто раньше сообразит, что в их случае даже последняя кандидатка на смерть не способна им помочь? Желание сделать шаг назад, уйти с глаз Олдоса долой нарастало, но Стивен вновь включил свое завидное упрямство, начиная хмуриться пуще прежнего.
Вся эта свобода, освобождение из тюрьмы - все оказалось ложью, от которой нельзя сбежать. Реальность готова была треснуть по швам и рассыпаться на части, раздавливая под тяжестью своих осколков. Правда была не в этой комнате, не в этих стенах, не в устах Олдоса и не в голове Стивена. Одно желание возбужденного мозга Линдерманна, и Хаксли размажут. Нынешний Туз Пик наверняка отточил свое мастерство, и он будет способен остановить сердце психолога за короткий промежуток времени. Именно, Хаксли чувствовал угрозу смерти, которая была направлена лишь на него. Он стоял, словно провинившийся мальчишка, перед бытием этого мира, и с одной стороны понимал - он не будет в состоянии оказать сопротивление, чтобы доставить Олду неприятности, а с другой - чувствовал, как закипала обида, обжигая кипятком, заставляя стискивать зубы, терпя. Её психолог перетерпит.
Кулак разбивает его лицо вместе с крепостью безмолвия и бесстрастности, вызывая праведную волну гнева. Пожалуй, её бы тоже хватило, чтобы отнести Линдерманна к стене напротив, подальше от него самого, чтобы не смел приближаться к нему. Но злость клокочет там же, где секунду назад протекала обида, создавая с ней ядерную смесь. Это не та тюрьма, в которой Стивен пробыл четыре года, это было хуже. Совсем не вовремя возникает воспоминание, когда Линдерманн наклонялся к нему с пачкой сигарет в руке, и вроде это оказалось спектаклем - но что теперь-то от него, Арбитра, нужно?!
Глаз саднит и начинает заплывать - Олд не экономил в силах, когда обрушил на Хаксли свои эмоции. Стивен не успевает уловить движение и рычащий крик вырывается из его груди, когда сильный кулак бьет в живот. Искры сыпятся из глаз, и мужчина обреченно понимает, что все это неизбежно - и ненависть Олда в его адрес, и бесполезность попыток самого Стива доказать несправедливость суждений друга. Мужчина молчал, тихо, еле слышно дышал, и слушал, растворяясь сознанием в чужих словах, пропитанные до каждой жалкой интонацией, гневом и безумием.
Этот мир никогда не примет их. До боли правильный психолог, принявший все проблемы нездорового пациента с теплой улыбкой на губах несколько лет назад. До удивления странный и не совсем нормальный патологоанатом, пустивший в свой мир "чертова моралофага". Попробуй объясни другим, почему они были преданны друг другу все это время - никто даже не попытается понять. Зато при малейшем расколе все со знанием дела кивнут, узнав об их ссоре. Возможно, иногда Арбитр хотел не нуждаться в Олдосе так, как это было на самом деле, но желание не исполнялось - был нужен, и только благодаря нему выкарабкивался. Только Стивен не понимал одно - почему ни он, ни Олд, ни оба разом еще не сдохли? Какого же черта...
- Тогда какого черта я здесь делаю? - тихо спросил Стивен, стараясь говорить достаточно внятно в своем нынешнем положении. В ставшем безмолвии его вопрос прозвучал словно выстрел без глушителя - оглушая и заставляя замереть даже того, кто нажал рычаг. Зачем они снова столкнулись в этом огромном мире, когда один должен был умереть, а второй завершить их дело?
- Если я предатель,- пальцы рефлекторно легли на запястье Олдоса, что было совершенно больше инстинктивным порывом, чем попыткой убрать чужую ладонь от своей шеи. Стивен понимал, что Линдерманн убьет его изощреннее обычного удушья,- если я предатель, то что я здесь делаю? - И мужчина не мог остановиться и замолчать. Обида и гнев способны вызвать необратимую реакцию, то есть такую, где нельзя обнаружить конечного вещества. Оно либо выпало на дно, либо улетело в воздух. Громкость его голоса нарастала, дыхание становилось чаще - Олдос сам виноват, что разрушил почти всю защиту его клетки. Если раньше Стив выстраивал её тщательно для себя, то сейчас понял - для Туза Пик это не станет помехой совершенно. И вроде Арбитр понимал, что так все и будет, понимал еще тогда, когда в машине ему завязали глаза, но остановиться уже не мог:
- Определись уже, кто я! Твой друг или твой враг?! Почему я еще жив, Олдос, почему ты полез меня вытаскивать, когда я должен был гнить в тюрьме Ориджин, а?! Иди и спроси у Сезара, у тебя неплохо получаются хорошие представления, друг! - Стивен сорвался, захлебывался криком, хрипел от недостатка воздуха, но продолжал,- Что тебе от меня нужно, раз ты не разговариваешь с предателями, а, Олдос?! Оставил бы меня там, в моей камере - она почти полюбилась мне за четыре года - и продолжил делать свои дела! Ради чего был тот риск, ради чего я здесь нахожусь и ради чего я еще жив? Ответь же мне, а если не хочешь - то либо оставь меня, либо избавься от меня, как от обузы! Я ведь именно ею и являюсь для тебя, Линдерманн!
Несколько глубоких судорожных вдохов, в голове пустота, а сознание начинает покрываться ледяной коркой так же, как сам Стив всегда покрывал свое тело дополнительной защитой.

Свет надежды погас так же быстро, как перед глазами стемнело, едва Стивен прикрыл глаза. Олдос его не слышал, он не слышал Олдоса. Вдвоем стояли по разную сторону стены, крича друг другу на разных языках, пытаясь достучаться до сознания чужого. «Чужо-о-ого-о-о»,- протягивается мысль в голове, когда мужчина сквозь опущенные ресницы смотрел на друга, которого… не узнавал. Кто из них первым перестал быть таким, каким являлся несколько лет назад? Они опустились на самое дно, не желая зажечь хоть малейший огонек шанса выбраться из этой тьмы. Сейчас возникало ощущение, что во всей Вселенной только они вдвоем, и каждый гнул свою линию, которая никак не совпадала с линией другого.
Слепота Линдерманна задевала Стивена так же, как когда-то смерть Джордан. Она уничтожала все попытки сдержаться, сохранить хладнокровие, которое Олдос потерял еще несколько минут назад, и Хаксли понимал – это конец. То, что помогало ему сдерживать самого себя, разрушилось окончательно, вдребезги разлетевшись по его сознанию. Дыхания не хватало, психолог начинал хватать воздух ртом, который так предательски заканчивался. Что теперь мог изменить Управляющий? Куда теперь ему двигаться, есть ли еще шансы найти где-то там, в голове человека напротив, самого Олдоса?
И Стивен понимает, что, в первую очередь, виноват он сам. Иногда на Линдерманна действует лишь грубая сила и жестока правда, хотя – видит мирозданье – не хотел Хаксли трогать друга. Друга, именно друга. Плевать, что там произошло за четыре года, какие еще приключения произошли в голове Туза Пик, который снова медленно и верно окончательно выходил из себя. Еще тогда в кабинете ему удалось доказать, что он что-то из себя представляет, лишь разозлившись, как следует. Линдерманн добился того, чего так боялся Арбитр, так почему теперь лишь ему пожинать плоды? Они же хотели восполнить свою идею в реальность вместе, потом их карты спутали, но теперь-то вновь есть возможность начать все заново. А психолог все слушал и слушал, сжав зубы и смотря в упор на мужчину, ожидая, как тот, наконец, закроет свой рот.
Удар в лицо был на этот раз более ожидаем, хотя не стал от этого менее больным. Это раззадоривает гнев Стивена, который уже сам выглядит не менее безумным рядом с Олдосом. Трижды проклятая ухмылка не желает сходить с лица, даже с учетом разбитого носа, из которого теперь ручьем льется кровь, заливая его губы, подбородок, шею, светлую футболку и ковер, с которого Арбитр пытается подняться на ноги. Смех едва не вырывается из его груди, как символ отчаяния, страха и окончательной потерянности. «Говори»,- мысленно приказывает Олдосу мужчина, вытягиваясь в свой полный рост и закрывая нервными движениями глаза руками,- «говори все, что думаешь, давай же, высвобождай все свое дерьмо наружу, Линдерманн. Я так скучал по всему этому»,- Управляющий уже не контролировал свои мысли, которые изначально-то не шибко были сдержанными.
«Как давно все это ты хотел мне сказать?»
Это было последней мыслью за секунду до того, как мощь Олдоса обрушилась на Стивена, едва не размазав по полу. Руки сжимают голову, пытаясь защититься от страха, который зарождался внутри сознания. В глазах потемнело, Хаксли старался выбраться, но Линдерманн был куда сильнее. Сердце сжала чья-то ледяная рука, готовясь вот-вот сомкнуть свои пальцы до конца и прекратить все его мучения, и Стивен уже фактически не слышал слов друга. Не было никаких видений, только лютый, жутчайший, всепоглощающий страх. И все заканчивается снова чересчур резко, когда у психолога уже не было надежды выбраться из под влияния псионика.
- Ты… - тихо произносит Арбитр, и в голосе уже нет ни намека на попытки смягчить Олдоса. Гнев звенел громче, чем до этого крик Туза Пик о предательстве.- Ты… - вновь повторяет Стивен, отпуская голову и с нескрываемым желанием нанести вред поднял взгляд на мужчину напротив. Патологоанатом вновь предпринял попытку ударить друга, но Хаксли на этот раз быстро покрывается деревом и встречает кулак уже твердой шершавой поверхностью. Возможно, это немного отрезвило Олда, но теперь было все равно самому Управляющему. Дерево исчезает и быстро сменяется на алмаз, который покрывает его кулаки. Одной рукой мужчина схватил друга за шиворот, притягивая к себе, а второй с размаху на скорости нанес удар в лицо.
- Да как ты вообще смеешь произносить при мне подобное!? – заорал на него Стивен, с нескрываемой обидой в голосе и жестах, толкая Туза Пик со всей силы назад, заваливая на пол на спину. Схватив его за грудки, Хаксли тряхнул мужчину, не опасаясь, что тот может удариться затылком об пол.
- Поверь мне, Олдос, я рассказал им все, что они смогли выбить из меня. Знаешь ли ты, что такое, быть там, сходить постепенно с ума, не иметь даже шанса на смерть, потому что хранишь еще слишком много тайн? – второй удар Стивен наносит уже с убранной способностью, чтобы вновь перехватить Линдерманна за ворот, теперь капая кровью из носа на одежду псионика,- хорошо тебе подозревать каждого, кто чем-то не угодил тебе, да? Ну так прости меня, что я ушел, не предупредив тебя, ведь у меня просто не было ни времени, ни возможности! Мне еще стоило уничтожить все, что было в этом сраном Логове, когда нас предали! – для пущей убежденности Хаксли тряхнул Туза еще раз, затем начал говорить тише, выравнивая дыхание,- А знаешь, что такое, знать, что одно твое лишнее слово – и ты предаешь всех. Ты сам становишься предателем, потому что просто отключился на несколько секунд, ведь это логично без сна в нескольких суток. Знаешь ли ты это ебаное чувство, когда твой друг прикидывается соратником твоих врагов, когда ты все эти четыре года прикрывал его неблагодарный зад?! – голос вновь срывается, и Стивен вновь начинает кричать.
- Знаешь, что это такое, когда ты сам себя сковываешь в цепи, избавляясь от любых привязанностей, чтобы – не дай Боже – произнести чье-то имя вслух во сне? Когда слышишь чужой голос в голове, просыпаешься, с надеждой увидеть лицо близкого человека, называющего тебя последним мудаком, но зато дома и в безопасности, а открыв глаза понимаешь – ты в этой блядской камере, которая стала твоим родным домом, и твои друзья – плод твоего больного воображения! Как легко сыпать обвинениями, потому что тебя, видите ли, кто-то оставил одного – ты ведь именно поэтому злишься, Олдос, да?! Да, мой дорогой друг, я шел на смерть, когда выходил к Ориджин, я подписывал себе смертный приговор той самой рукой, которой только что отвесил тебе по лицу! Я не знал, что я выживу, но раз вытащил меня, то будь добр, либо добей, либо оставь меня,– последние слова Хаксли шипит в лицо Линдерманна, приблизившись к нему, а затем резко отпускает и поднимается на ноги, отступая назад.
- Если все это ты воспринимаешь, как предательство,- уже спокойнее говорит Стивен, не скрывая ледяной ярости,- если для тебя это является ударом в спину, то… Да, я предал тебя. Если тебе легче от мысли, что я оставил тебя, когда в открытую произносил людям, что я и есть Туз Пик, то да – я самый настоящий предатель и участь моя – гнить в канаве. Избавляйся от меня, Линдерманн, может хоть ты облегчишь мою смерть? Обязательно подкинь мой труп тем, кого ты назвал моими новыми друзьями. Их это немножко позлит,- договаривает Стивен, выдыхая. Олдос получил то, чего добивался, он хотел – Хаксли сделал все, что мог, чтобы отдать другу это. «Мы будем счастливы теперь…» - дыхание выравнивалось, и Арбитр ждал, когда его сердце вновь сожмется и, наконец, остановится.- «…и навсегда».