внешний вид: точно так, и какие-то носки, ага

Дела катятся ко всем чертям. Во всех смыслах этого слова. С каждым годом все, что происходит вокруг – все хуже и хуже. И даже не знаешь, как с этим бороться.
На меня косо смотрят другие веспы, сложно не заметить, когда весь район друг за друга держится, но один отщепенец даже в Наудай не входит. Но не в этом дело – мне все равно, что обо мне думают эти тщеславные, горделивые и жадные до власти личности. Смотрят как на чужака? Отлично! Я только рад. Был бы я еще не один из них – вовсе было бы прекрасно. Приходится только Ните широко улыбаться: «Ну, что ты, сестренка, все в порядке. Я просто устал». Я совсем не мучаюсь диковатыми параноидальными мыслями, что за нами следят. Веспы вполне могут нанять каких-то левых электриков, которые под видом «проверки проводки» утыкают весь дом камерами наблюдения. Не поссать, посрать, не подрочить, в конце концов-то. И нет, это тоже не главная беда при таком развитии событий. Главная беда – мой сын. О нем могут узнать при таком раскладе. Они уже явно что-то заподозрили насчет его расовой принадлежности и, наверное, ничего пока не предприняли лишь потому, что наша с Нитой мать в совете. При всем условии, что к мутантам якобы весьма лояльно правительство – наша раса (даже говорить такое мерзко) желает «выродкам», как они говорят, долгой и мучительной смерти. О, да, дети для нас – главная ценность. Весперианские дети. Остальные глубоко фиолетовы по большей своей части.
Да еще и Нита в Наудай не входит. Что дважды печалит и при этом радует. Печалит от того, что подозрений еще больше. Но радует, что она не согласна с политикой нашего лидера и совета. АХ, ДА. Наш совет! Мой лучший друг, мой брат, входит в этот совет и вместе с ними строит планы травли и последующего геноцида. Это, сука, потрясающе! Больно? Неприятно? Вроде бы все сразу. Но гораздо больше – мерзко от этого. Он ведь знает, что Ал мутант. Ну, ладно, может быть, лишь недавно узнал. И все же?.. Совсем не чешется? Ничего. Я ведь ставил его себе в пример, как и своего отца. Всегда. Мол, честь, благородство, свобода…а в итоге не хрена этого нет. Ложь и пафос, высокопарный бред. Я склонен думать, что сам такое вообразил себе. Как всегда – я возвел близкого человека в статус святого для себя, идеализировал его. Как я ошибался.
И еще та история с мармеладками. Чертова Эмили! Нет. ЧЕРТОВА БАБА. Вот так-то лучше. Мало того, что приходит и вертит тут своей задницей, так еще и сладости ворует прямо из под носа. Тощая брюнетка. С руками-ветками, плетки какие-то. И пальцы у нее кривые. И волосы как солома. А как ее тонкая, как спичка, талия, выдерживает грудь и не ломается? Как назло – весь ее образ нарисовался в голове, и тут же прошлась по телу волна жара, снова напомнив – какие бы идиотские поводы считать ее страхолюдиной я не находил, факт останется фактом – я ее хочу. И чем чаще она приходит, тем сильнее это желание.
И связи последнее время с Волками никакой – приходится осторожничать. Да, конечно, мне уже доверяют, и если я пропаду, никто не будет грешить на предательство. Скорее, даже искать начнут. Но все равно – не хочется подводить. И боязно пропустить что-то важное. Но ладно, они поймут, я думаю, ведь у меня сын. Пока я не буду уверен в его безопасности – даже не приближусь к группировке. Суровая правда жизни – Алакей для меня важнее всего, выгрызать ему место под солнцем и жизнь без страха буду потом, кровью и идя по головам.
Я закрыл глаза, помотал стаканом в руке, перемешивая виски, и одним глотком выпил. Облизал губы, а затем как-то кинул стакан на столик у дивана, и тот проехался по полированной поверхности прямо до бутылки, даже на половину не выпитой, хотя куплена она была черт знает когда. Докатился – пытаюсь утопить проблемы в алкоголе, хотя прекрасно знаю, что они умеют плавать даже лучше моего.

Я провел руками по лицу несколько раз, словно стирая какую-то липкую паутину. Ладно, хватит депрессовать. Что за настрой меланхолика? Взбодрись, чувак!
Я резко поднялся с кресла и обошел его.
- Ал! – позвал я и в тот же миг налетел на что-то, споткнувшись и едва не полетев носом вперед. – Б! Черт! – опустив глаза, я обнаружил управляемый голосом грузовик сына, в тот же миг послышалось его «Аааа?». Я поднял игрушку с пола и прошел вглубь дома. – Уроки, - напомнил я, закатывая грузовик в его комнату, а затем пошел в ванну. Умыться что ли, даже не знаю. Пока играл в енота-полоскуна, слышал, как Алакей сбегает вниз, разумеется, чтобы плюхнутся там делать уроки. Но рано я так решил – через несколько мгновений послышался его оклик.
Эмили. ЭМИЛИ. Э-МИ-ЛИ. Как? Сегодня девятнадцатое число? Да почему же я вечно в числах путаюсь, когда нахожусь в увольнении? Все дни вперемешку. Завтра понедельник, вчера среда, через три дня воскресенье, а субботы вовсе нет! Принес черт подарок – великая и всемогущая тощая брюнетка. Опять со своим «пыль не вытерта», «мотоциклов много» и «игрушки в гостиной – ребенок убьется». ДА ЧТО ТЫ? Я их убираю, но они регулярно рисуются в обратку! Гостиная прямо-таки медом намазана. Больше того – пожила б она с нами дня три, так поняла бы, что в этом доме только Алакей об игрушки и не убивается – три месяца назад Нита руку сломала, когда наступила ногой на все тот же грузовик и «поехала» на нем прямо до лестницы, откуда кубарем и полетела вниз.
И как обычно – я главный на допросе. Не спорю – я записан отцом, а Нита – опекуном. Но это реально ДОПРОС. Ей, Эмили то есть, только яркой лампочки не хватает, которую обычно используют «злые» копы из сериалов американских.
Я быстро сбежал вниз, надеясь успеть убрать бутылку виски потому, что эта вздорная девица наверняка к ней прицепится, и ей будет глубоко по барабану, что я в принципе до сего дня последний раз пил вообще года два назад. Что ей мои слова? Я же средоточие мирового зла, направленного против детей! Ем младенцев, пью кровь девственниц, ага. Пока бежал вниз, в темпе вальса натягивал митенки, забив на силикиновые накладки – я их буду полтора часа искать.
Я остановился в проходе – не успел. Эмили уже созерцала бутылку виски и чиркала в своем гребанном блокнотике, который мне уже не первый год хочется сжечь и начать адовы ритуальные пляски, обязательно с бубном и обязательно голым, в одной юбке из перьев.
Поджав губы, я изогнул бровь, теперь уже сосредоточившись на внешнем виде моего личного кошмара здравого смысла. Сбылись самые жуткие страхи – она в блузке, которая не прикрывает одно плечо, и, что самое ужасное, в юбке. Я сделал глубокий вдох, постаравшись взять себя в руки.
- Не надо там свои писульки писюкать! – я развел руками, пропустив приветствия. – Это вообще первый раз! – я широко распахнул глаза, может быть, думая, что так меня действительно поймут. Но тут случилось то, чего я вообще никак не мог предположить:
- Эмили, нам надо поговорить, - серьезным тоном начал сын, тяжело вдохнув. У меня сердце едва не остановилось. Что-что-что? – Присаживайся, - сам он уселся на диван.
Это что за новости такие? Я все так же продолжал стоять в проходе, судорожно пытаясь сообразить, где же так нагрешил и чем обидел своего сына.
- Я думаю, у папы что-то случилось. Он никогда не пил просто так, - выдал он это быстро, но мне эти мгновения ожидания казались вечностью. Наверное, даже на том конце гостиной был слышен мой облегченный выдох. Приехали. Я подошел сзади, со спинки дивана, и наклонился.
- Молодой человек, вы не в свое дело лезете, - с этими словами, я одной рукой взял стакан и бутылку, а второй обхватил Ала за талию и поднял, взяв под мышку. Он начал бормотать, что просто беспокоится обо мне, пока я убирал виски в столешницу у раковины. – Твое дело беспокоится об уроках, - я всполоснул стакан. – О себе я сам поволнуюсь, договорились? – пока я говорил, Алакей начал ковырять перчатку на руке, которой я его держал. Все так же с ним под мышкой, я вернулся к Эмили и усадил Ала в кресло. Только после этого поднял глаза на нашу гостью. – Отлично выглядишь. Настоящий соцработник! – ядовито подметил я, ощущая жар, идущий по телу. – А на улицах с девочками, ведущими ночной образ жизни, не путают? – я вопросительно поднял брови и затем сел на диван, напротив Эмили, хлопнув в ладоши. – Итак. Что на этот раз? Окно не закрыто? Я хожу в доме без митенок, не прикрывая ладони? Или – постой-ка! – сто-о-о-ол не по фэншую стоит, да? – понимающе поинтересовался я, ощущая полный винегрет из чувств. Тело хотело ее, а душа требовала разбора полетов с девочкой, которая пытается забрать у меня сына и ворует мармеладки.

Я изумленно выгнул бровь, вытянув губы в тонкую ниточку.
- Я дома, а не на работе, в отличие от тебя, и, пожалуй, могу ходить так, как вздумается , - ровным голосом ответил я, совершенно лишенным какого-либо тона. Настолько нейтрально, что мне самому на секунду почудилось, будто бы меня лишили души. То первое смятие, которые случилось во время Первой мармеладной войны – давно прошло и теперь я просто ощущал привычные для себя желание обладать Эмили. Или свернуть ей шею – как карта ляжет. Но конкретно сейчас хотелось больше всего именно первого потому, что эта, черт ее возьми…я даже не знаю как ее назвать! Она расположилась на диванчике, кокетливо положив нога на ногу и взяла колпачок ручки в рот. Я закрыл глаза на несколько мгновений, сев удобнее и как-то из серии «на всякий случай». Чтобы уж если, не приведи Господь – все-таки я теперь якобы верю в него – конечно, начнется вселенский подъем в штанах и возбуждение достигнет предела, то хоть не заметно такое было бы. Я нервно сглотнул, наблюдая за Эмили и тяжело выдохнул.
Едва открыл рот, чтобы попробовать возмутиться на тему алкоголя, но меня жестом заткнули. От неожиданности, я просто захлопнул пасть, во все глаза глядя на Эмили и пытаясь понять, в какой же момент она обнаглела до такой степени, что думает, будто бы может затыкать меня взмахами своих кривых ручонок.
- Я тебе и не предлагаю слушать, что происходит в моей жизни, - только и успел вставить я, - о, да, именно поэтому ты пытаешься забрать его у меня, - снова еле успел воткнуть в ее монолог. Но едва я обрел дар речи, как снова его проебал, внезапно не понимая, какое отношение к разговору имеют митенки. Краем зрения проследил за тем, как сын закрыл уши руками, искоса поглядывая то на меня, то на Эмили, но, при этом, старательно пытаясь слиться с диваном. Я глупо моргнул, глядя на мой личный кошмар здравого смысла – ведь про митенки я так просто вставил. Веспы не ходят по улице без перчаток или силиконовых накладок – это так же, как человек не ходит в одних трусах по магазину. Но здесь, дома, почему я не могу отдохнуть и походить «в одних трусах»?
Но вскоре до меня-таки доперло о чем она. И я сам ужаснулся такому, тут же приподнимая руки на уровне плеч, и сгибая их в локте.
- Нет-нет, погоди! – я широко распахнул глаза, приподнимая брови. – Единение с детьми это совершенно другое, чем со взрослыми! Со всеми детьми! – я говорил громко, наверное, из-за того, что эти вот ее мысли-намеки привели меня в ужас. Как можно было такое подумать? – Просто эмоциональная связь и все. Не только с детьми веспов…веспериан, а со всеми детьми до пятнадцати лет, - я развел руками, как внезапно понял, когда мельком взглянул на сына, что он уже убрал ладони со своих ушей и теперь с любопытством таращится на меня. Думается, он прицепился к фразе «совершенно иное» и чуть позже устроит мне допрос с пристрастием – как же проходит Единение между взрослыми? Мал еще для такого.
- Послушай, я понимаю, о чем ты подумала, но все сове..! – восклицание оборвалось, когда я услышал это ее «завтра». Меня словно по голове огрели, несколько раз, кувалдой там или наковальней, если не танком. Эмили не договорила, но я по ее ауре ощутил, что она собиралась сделать. Алакей этого не понял, но и его загадочное «завтра» привело в панику – он начал быстро дышать.
– Завтра? Что будет завтра? – стараясь не выдавать растущей паники, быстро спросил он.
- Потом скажу, иди в комнату, - я говорил, медленно опуская руки и поворачиваясь к сыну. Мягко улыбался ему, мастерски скрывая злость и отчаяние. – Все хорошо, просто это секрет наш с Эмили, - улыбка еще мягче. Ал перестал задыхаться, но недоверчиво переспросил, мол, ты обещаешь? – Обещаю, - он кивнул и поднялся с дивана, медленно уходя вглубь дома. Слышались такие же неспешные шаги по лестнице на второй этаж. – Закрой дверь, малыш, - как можно громче сказал я, полируя глазами место, где только что сидел сын. Лишь когда услышал щелчок двери – медленно встал, повернув голову к Эмили, и глубоко вдохнул, на мгновение прикрыв глаза. Открыл их, и в ту же секунду начал говорить: А теперь послушай меня, истеричка прибитая, - ровный голос, но натянутый, вибрирующий, словно гитарная струна. – Ты думаешь, что все обо всех знаешь. Думаешь, что можешь судить по мелочам. Считаешь, что можешь влиять на чужие жизни, писюкая в своем гребанном блокноте всякие мерзости. Сломать чей-то мир – показатель всемогущества*, - я сделал один медленный шаг к ней, глядя в глаза. – Так вот дерьмо вся эта твоя вера. И ты, и твоя вера - дерьмо, - я несколько раз кивнул, словно подтверждая свои слова. – Потому, что раз ты считаешь, будто бы моему сыну будет лучше в приюте – ты очень дерьмовый соцработник. Понимаешь, о чем я? – нервно улыбнулся. – И не надо песен про то, что он не мой сын. ОН. МОЙ. СЫН. – я приподнял брови. – Приперлась такая, накрашенная как сто пять тысяч индейцев, одевшись как потаскуха, и думаешь, что я чем-то хуже тебя? Серьезно? Тебе в зеркало не стыдно смотреться? Ты как по утрам-то встаешь? Тебя от самой себя не тошнит по утрам?

Да, я понимаю. Людям однажды с дуру сказали, что Единение – эмоциональное и физическое удовольствие, так теперь они думают, что это сравнимо с сексом. Вовсе только с ним и связано, мол. И не докажешь, что с детьми нет физического удовольствия, даже эмоционального как такового. Им не понять, что Единение – гораздо выше и тоньше, чем интимная близость. Два человека меняются душами, раскрываются полностью – это гораздо выше, чем им кажется. Именно поэтому я делал так только со своим  сыном. Что бы показать, сколь сильно я его люблю; что он значит для меня гораздо больше, чем собственная жизнь. Чем жизни всех, кто существует на этой планете, в этом мире, и в тысячах других. Говорят, что даже сотня спасенных жизней важнее, чем одна. Очень полезная и альтруистичная точка зрения, но я предпочту быть эгоистом и считать, что и миллиарды жизней не стоят жизни моего сына.
Начал дышать ртом, едва понял, что она сокращает расстояние между нами, чтобы не почувствовать ее ауры, и все равно как-то немного ее ощущал. Так же ощущается легкий ветерок в жаркий летний день. Злость все еще бурлила, но из-за слабого ощущения эйфории, еще не привычного, но уже знакомого по нашей встрече в торговом центре, начала спадать, медленно, однако верно стремясь в абсолютный ноль.
- Ты предлагаешь говорить с тобой с закрытыми глазами? – яростным шепотом предположил я, не сводя с нее взгляда глаза в глаза. – Я пытался. Но мои заявления канули в Лету таинственным образом. В соццентре даже в глаза их не видели, - я неровно пожал плечами, говоря уже более спокойно. – А жирного хряка, присланного на твое место, я бы так и назвал, - еще одно неровное движение плечами. Ярость перестала бурлить внутри меня, заставляя кровь закипать; теперь просто стелилась ровным полотном где-то в моем сознании и больше походила на холодное адреналиновое равнодушие, которое всегда овладевало мной на операциях SAS-22.
Она встала слишком близко, а последующая фраза выбила из колеи. Я наверняка резко изменился в лице, ощутил, как повел уголком губ, едва не начав осторожно улыбаться. От неожиданности, я сделал вдох и запах ее ауры снова, как и тогда, вонзился в сознание, принося с собой эйфорию и спокойствие, теплоту, которая разливалась по венам. И снова этот страх, когда ты не можешь понять, что с тобой происходит. Чувство потерянности, находясь в какой-то прострации. Я запоздало понял, что сделал шаг вперед, еще ближе.
Вот в чем дело. Она не любит веспов. И даже не представляет, что я того же отношения к моей расе. И вслед этим моим мыслям, Эмили опровергла собственные слова, когда положила руку мне на грудь. Я резко вдохнул, сердечный ритм набрал обороты от волнения. И сам ощущал, как подозрительно быстро бьется сердце. Не колотится, словно бешеное, о грудь, но вполне ощутимо ускоряя ритм.
Я медленно наклонился к ее уху, не вплотную – просто слегка вниз и вправо, но таким образом впервые за последнюю минуту, или две, прервал зрительный контакт.
- Ты права. Весп. Веспы, - я тихо хмыкнул, - и я презираю этих лживых, алчных, жадных до власти и высокомерных сукиных детей, - шепотом сообщил я, и каждое слово было насквозь пропитано омерезением и ненавистью, - но знаешь, что самое отвратительное? Я один из них. – замолчав, снова выпрямился, по новой начав смотреть в ее глаза. В этот миг мне стало невероятно легко, словно бы я сознался в каком-то преступлении. Все же впервые так открыто кому-то, кроме Волков, заявлял о своей позиции в отношении собственной расы. Было всего несколько веспов, которых я любил – сестра, Кайлин и, все еще, Крейн. Всем остальным готов был пустить пулю в лоб. Включая собственную мать, которая первая среди тех, кто хочет изжить мутантов и людей.
- Но ты даже приблизительно не представляешь, что для меня значит Алакей. И никто и никогда не будет значить даже немного столько же, сколько и он, - теперь уже стоял и смотрел на нее безо всякой ненависти, но с какой-то усталостью. Все еще пребывая в этой странной эйфории, и уже ощущая теплоту ее кожи сквозь футболку. Мне становилось жарко. Стоило только замолчать и на мгновение потерять ход мыслей, как ощущения многократно усилились. Уже тогда, в торговом центре, я понял, что запах ее ауры заводит, сводит с ума, куда сильнее, чем внешность, но сейчас ощутил это в полной мере, благодаря растущему напряжению. – Что ты делаешь? – тихо спросил я, имея ввиду ее руку на своей груди, и нервно сглотнул.

Я хотел отрицательно помотать головой, но не смог даже немного ей шевельнуть, просто стоял вот так и смотрел на Эмили в упор. Уже совсем без злости, просто с этой потерянностью, не пониманием. Но страха перед непонятным мне чувством почти не ощущалось, наверное, все это временно. Дурманящий аромат ее ауры вытеснил все ненужное, и занимал большую часть сознания. Я медленно прерывисто дышал. Новое нелепое волнение накрыло меня, а затем так же быстро сошло. Это были мимолетные мысли – а если бы год назад оказались так близко друг к другу? Или два года?
- Я лишь хотел сказать тебе, что веспы мне не нравятся ничуть не меньше твоего, а где-то даже больше, - все такой же тихий голос, который с чего-то вдруг стал осипшим. – Потому, что я их всю жизнь свою знаю, - да, это, с какой-то стороны, двоякое отношение. Лишь с прибытием на Землю начал потихоньку прозревать. И лишь с появлением Алакея прозрел окончательно. Смог ли без него все понять? Не знаю. И не рискну предполагать. Слишком сложное и абстрактное это «а если бы»; тем более сейчас, когда моя голова забита совершенно другими мыслями. Когда этот ее запах и теплота ауры проникала в каждую клеточку тела, словно тяжестью свинца наливая мышцы, и вместе тем напрягая их. Я по-прежнему не мог сдвинуться с места. Не податься вперед, не сделать шаг назад, даже глаза отвести или рот захлопнуть.
Не мог. И не хотел. Будь честен с собой, Инай.
С каждым вдохом эйфория все сильнее захватывала меня. Я уже больше не пытался как-то ограничиться и делать мелкие вдохи, а наоборот – хотелось еще больше.
Сердечный приступ? Я никак не отреагировал, словно сейчас телом лишь присутствовал здесь, а мыслями был где-то далеко. Нет, так и было. Мыслями я давно опустился ниже и сделал то, о чем думал еще в торговом центре – попробовал ее губы на вкус. Наверняка мягкие, нежные. Сплошное удовольствие было бы к ним прикасаться. У меня было стойкое ощущение, что я пьян. Глаза у меня именно такие сейчас были – пьяные, в дурмане.
И какой-то частью своей сверхсилы прекрасно понимал – дело не в сердечном приступе. Она не лгала сплошь и рядом в этой фразе, но о чем-то явно недоговаривала – я прекрасно ощущал это.
И теперь она убрала руку, переложив ее на лоб, а мне показалось, что я потерял нечто крайне важное. Даже несколько холодно стало, не хватало ее руки на груди.
- Здорово, - все тем же зачарованным, тихим голосом отозвался я. – Спасибо за осмотр, Эми, - не сумел во время прикусить язык. Никогда раньше не звал ее так. В обычных разговорах часто вовсе говорил «ЭТА женщина». Хотя сейчас бы язык не повернулся. Не то, что «эта» сказать, а даже женщиной ее назвать. Девушка.
И чуть не ляпнул «руку верни», вовремя прикусив свой язык. Но ей будто слова и не требовались, чтобы понять меня – в следующее мгновение Эмили начала говорить, снова положив ладонь на старое место. И в какой-то миг подумалось, что у нее рука даже на половину не закрывала левую часть грудины. Опять какая-то ненормальная теплая волна от понимания, что Эми раза в два, даже больше, меньше, чем я.
- Ясно, - немного разочарованно отозвался я, приготовившись слушать и пожалев, что она опустила лицо вниз. Подумалось, было, что теперь мысли о поцелуе отступят, но не тут-то было. Они, кажется, вовсе стали кричать в моей голове.
- Я соврал. Все наоборот, - слова вырвались раньше, чем я успел захлопнуть свой паршивый рот. Страх и волнение накатили с новой силой, и я закрыл глаза, начав быстро дышать. Сдвинул брови, попытавшись расслабиться, но ровным счетом ничего не выходило. А в какой-то миг вовсе понял, что подался ближе.
Не знаю как, но я смог перебороть себя. Разозлился на собственную не способность противостоять всем этим чувствам, за то, что выдал фактически правду. Просто резко открыл глаза и дернулся назад, быстро отвернувшись и сделав несколько шагов к лестнице. Все еще продолжая быстро дышать, схватился за голову, наверное, пытаясь таким образом удержать дурные мысли внутри, не дать им выплеснуться на волю через слова или действия. И, как водится, это ни капли не помогло. Сейчас разум был похож на улей, с жалящими пчелами-мыслями. Они реально причиняли боль. И не знаю, сколько времени прошло, прежде, чем сделать показалось легче, чем претерпеть. Я снова развернулся, за доли секунд приблизившись к Эмили, взял ее лицо в свои руки и притянул к себе,  целуя. Одно легкое невесомое прикосновение к ее мягким губам, но в голове прозвучал какой-то взрыв. Электрический ток прошел по всему телу, собираясь внизу живота. Но я не рискнул идти дальше. Отстранился, но все еще касался ее губ своими, задыхаясь. Будучи готовым к тому, что сейчас получу пинок по яйцам, пощечину или она что-то крикнет, вроде «что ты себя позволяешь».

Сказать, что я боялся ее реакции – ничего не сказать. Но вместе с тем надеялся на то, что она оттолкнет меня. Наорет и пнет вдобавок. Смешанные эмоции сводят с ума, и даже не знаю, как мне потом поступить. Надежда на то, что оттолкнет? А потом – что? Смотреть в глаза и делать вид, словно ничего не было? Предположим, внешне я смогу никак не реагировать, но знаю, что внутри будет настоящий ураган. Я остро ощущал, что буду помнить этот чертов легкий поцелуй всю свою жизнь. С досадой, с сожалением, раз за разом проигрывая в памяти этот момент, заново переживая мимолетное мгновение, более всего походившее на сон, чем на реальность.
Но если нет, если не остановит? К чему дальше идти? Снова тот же разговор – как смотреть в глаза? Если в первом случае все гораздо проще – я напортачил, я выказал слабость, поддавшись порыву, то во-втором все будет намного сложнее, ведь она ответит. И мучится догадками до конца своих дней – почему же она так же поцеловала меня?
Тысяча вопросов, ни одного ответа. Но разве может быть иначе?
И все еще ждал, боясь и надеясь одновременно. Секунды превратились в часы. Я оглох, не слыша ничего вокруг, кроме дыхания так давно желанной девушки и собственного неровного сердцебиения. Все внутри в другой миг оборвалось, перевернулось несколько раз и болезненно-приятно сжалось, когда ее рука накрыла мою. И еще один такой же кульбит, когда прозвучала фраза, что девушек надо целовать иначе.
Я шевельнул губами, беззвучно спросив «как надо?», а ее молчаливым ответом послужил долгий, сладкий поцелуй. Все внутри возликовало, празднуя какую-то победу, но это был не разум. Разум сейчас паниковал, орал, что все не так, просил остановится, однако охватившие чувства с лихвой перекрывали эту его истерику. Привычный мир разрушен окончательно, треснул и развалился на осколки, и это казалось таким правильным и нормальным. Теперь точно – ранен и убит.
Голова закружилась от захвативших меня эмоций. Сердце начало бешено стучать где-то в висках, со сверхзвуковой скоростью разгоняя кипящую кровь по венам. Она обжигала, и хотя где-то осколками сознания я понимал, что дома не жарко – ощущал себя именно так. Все горит. Все болит от жара. Напряжение сводит с ума. Моментально раскатившееся возбуждение привело в какой-то восторг.
Резкий шумный вдох, я позволил себе втянуть этот ее дурманящий аромат, забавное переплетение духов, запаха тела и ауры. Полностью насладиться, ни в чем себе не отказывая, позволить. И пожалеть об этом, потому, что не ожидал такого эффекта – это будто раскаленные прутья вонзились в разум и там тут же начался пожар. Пламя бушевало, распаляя сильнее. Это было как наркотик. И поцелуй в тот же миг стал жестче, низ живота скрутило до боли; безумная моя мечта так тесно прижималась, что наверняка ощущала, насколько сильно я хочу ее. И почему-то это нравилось, распаляло еще больше – видишь? Ты чувствуешь, как я хочу тебя? Ощущаешь напряжение даже через плотные джинсы?
Еще один глубокий вдох, вобрать сколько можно. Еще, еще, еще! Этот запах доводил до безумия, опьянял и дурманил, я за столь короткий срок стал зависим от него.
Но зря был этот еще один вдох – очень ярко, слишком ярко, ощущалось и ее ответное желание. Еще один взрыв в голове, еще сильнее возбуждение. Настолько сильное, что руки резко обхватили Эмили. Я плотнее прижал ее к себе, наклоняясь ближе и забираясь руками под блузку; поцелуй стал жестче и нетерпеливее,  а изо рта вырвался какой-то мученический стон, смешанный с рыком, пока пальцы едва ли не врезались в мягкую нежную кожу спины. Уже совершенно без смущения демонстрируя, как я ее вожделел. И сейчас, и неделю назад, и две, и месяц, год, два, три – всегда!
Я хочу, чтобы это не кончалось! Время обязано должно остановится и дать мне час или два, чтобы я смог сполна насладиться той, которую я так отчаянно жаждал, кажется, все эти годы и даже многим раньше, чем попал на Землю. Мир обязан замереть.
Но мир эгоистичная сука и не внял моим мольбам – время уходило. А здравый смысл каким-то невероятным способом смог пробиться на самый верх моего сознания сквозь всю эту безумную похоть.
Нельзя, неправильно! Остановись, подумай! Что ты творишь? Отдаешься мигу страсти. А там, наверху, Алакей, он послушно ждет, когда же его позовут обратно вниз.
Мои руки вынырнули из-под ее блузки и сжались в кулаки, нелепые рваные движения, но я все еще целовал ее, все с той же слепой страстью, с каким-то яростным желанием  впиваясь в мягкие губы. Сознание требовало прекратить все это сумасшествие сию же секунду, а тело и душа требовали Эмили. Прямо сейчас, всю без остатка.
Впервые за всю жизнь я захотел попробовать чертово Единение с кем-то, кроме сына. Скинуть митенки и прикасаться к ней  голыми руками, отдавая свои эмоции и ощущения, передавая свою душу.
И это не на шутку испугало. Это выходило за все рамки моего понимания, став последней каплей, последний аргумент. Я резко отошел, выпуская ее объятий, но руки безвольно тянулись обратно. Быстро сбивчиво дышал, испугано глядя на Эмили во все глаза.
Время не остановилось. Мир не замер. Замер и остановился только я. Какая-то часть меня осталась там, в прошлом.
- Прости, я просто…я, - руками провел по волосам, говоря хриплым и перепуганным голосом, виноватой какой-то интонацией. – Понимаешь, я… – искал объяснение хотя бы для себя самого, но никак не мог его найти. – Там ведь Алакей, - это прозвучало как нелепая и глупая детская отмазка. Ала можно было запросто отослать к соседу-мутанту и его сыну. Я прекрасно знал это, но все равно цеплялся за этот аргумент, свято веря в то, что не обманываю не себя, ни ее, и Алакея действительно нельзя просто так оставить в комнате.

Я слишком ярко ощущал, как она сменила милость на гнев и разочарование какое-то. Адреналин все еще бушевал, все еще сильное желание и сбивчивое мое дыхание, но я уже отступил. И нет банального пути назад.
Мне жаль, мне очень жаль!
Я хотел сказать и не мог ни слова из себя выдавить, продолжая испуганно и виновато на нее смотреть.
Прости меня, пожалуйста, прости!
И снова ни звука, только страх растет в груди. Только начал понимать, что к чему. Всегда думал одно, на деле оказалось другое. Я не хотел ее трахнуть, как думал раньше. Она мне физически была необходима, и не только физически. Я не скучал по Эмили, если был на заданиях – там не до этого, но всегда вспоминал, глупо улыбался перепалкам, но не удивлялся. И ненависть, наверное, друг на друга. Она на меня – как на очередного гребанного веспа, а я на нее – как на ту, что хочет забрать моего сына. Ведь ни разу наши колкие фразочки друг друга не задевали, только сегодня что-то изменилось. Я сделал ей больно, она сделала больно мне в ответ; мне еще больнее и я снова обижаю ее и так по кругу, пока кто-то не остановится. И ведь остановились же, а я решился сделать то, о чем думал давно и осекся на полпути, резко повернув назад.
Мне стыдно, мне очень стыдно, но я просто не могу!
Опять все только в мыслях. Я не привык к такому, я не могу так. Мне нужно знать точно, я должен быть уверен в том, что во мне. А я даже не знаю, что это и почему это. И безумно страшно идти дальше именно поэтому. Не смогу же никогда признаться ей, сказать в лицо: «дай мне время, пожалуйста, я хочу понять, что со мной творится». Выходит только стоять и молчать, быстро жадно глотая воздух, ощущая ноющее напряжение, требующее разрядки, и виновато смотреть. Эмили же не весп, она не сможет уловить во мне все это. Значит нужно просто сказать. Но куда уж там, идиотизм не лечится.
Не правда, что признать себя идиотом – полпути к успеху. Нихуя это не так! Это ничего не решит! Последние лет десять признаю, что дебил я конкретный и меня можно в музее выставлять: «Пример классического идиота» - с такой вот табличкой, и это не меняет ни мою жизнь, ни меня, ничего вокруг это не меняет. Надо другое понимать – то, что происходит. А это ни в какую не понимается.
Эми мне явно не сможет помочь разобраться в этих чувствах. Расставить все по полочкам я могу только сам, сев где-нибудь и размышляя об этом. А пустит ли она потом, когда я пойму все для себя? Или оттолкнет на сей раз, посчитав это очередной…глупостью? Или как она для себя это назвала?
Я сожалел, что поддался порыву. Надо было терпеть до последнего. А когда осознаешь – делать то, чего хотелось. Но это палка о двух концах – если бы не поцеловал, вряд ли бы долго размышлял.
Несколько резких быстрых вдохов. Я провел рукой по волосам, ощущая, как все внутри рвется от досады и обиды на самого себя, от поднимающийся из глубин моего «Я» гнева. От тупой ярости. Ведь ее слова больно резанули, почти так же сильно, как то загадочное «завтра».  Очередная порция сожалений – кто за язык тянул? Зачем я ее так назвал? И хотя прекрасно знал, что «наша вдохновенная работа» лишь попытка меня задеть – все равно примешалась злость и на нее. За то, что ей проще разъярится, чем попробовать понять. Неужели не видно, что мне действительно сейчас неуютно? Что я потерялся в себе, потерялся в этих чувствах и странном спокойствии. Что я боюсь всего этого, потому, что это впервые со мной.
Но конкретно за эти слова. Зарабатывать? Трахаться за деньги или за бесплатно? Катись. Ебись направо и налево, я вполне проживу без тебя! Нет мне дела до того, с кем ты еще бываешь!
Ври себе, ври. Не проживешь. Есть тебе до этого дело! Признайся, давай! Перестань. Просто попроси, скажи, как все на самом деле. Ты понимаешь, что она сказала специально, и все равно ревность жжет изнутри.
Я знал, что так надо. Злость на Эми теперь перекрывала злость на самого себя. Но нельзя же всю оставшуюся жизнь так. Она уйдет и я не смогу ничего сделать. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
- Эми, пожалуйста, - одна моя рука сжимала волосы на макушке, а вторую я протянул вперед, словно на паперти стоял, - дай мне время. Я в себе запутался, не могу понять, что происходит, - я облизал свои губы, снова ощутив ее вкус. Наверное, в моих глазах мелькала ярость, но все же – я просил. Я никогда не просил так. Я не признавал, что со мной что-то не в порядке.
Ждал ее ответа и надеялся на положительный. Или, хотя бы, на молчание. Это все было лучше, чем-то, что я услышал – очередная порция яда в мой адрес и уверенные шаги к двери. За меня решили, чего я хочу, а чего не хочу. Я задохнулся от негодования и неожиданности, наткнувшись опять на это непонимание. Новая волна ярости перекрыла все. Кровь кипела из-за адреналина, я резко дернулся.
Я не признаюсь, нет, я не признаюсь, что было больно. Я не хочу думать об этом. Я не хочу мусолить то, что мне неприятно из-за ее не желания простить и понять, попытаться хотя бы. Мне проще думать, что я просто злюсь на ее яд.
- Ну и катись НАХРЕН! – я сам не ожидал, что могу так громко орать, столько ярости и ненависти вкладывать в свой голос. Хотел и не хотел ее задеть одновременно. Или все-таки хотел? Сделать больнее в ответ. -  УЕБЫВАЙ! К! ЧЕРТОВОЙ! МАТЕРИ!!! – я надрывался, я кричал, и от ноющего чувства в груди, и от ярости, и от обиды, ото всего, от мать-его-блять ВСЕГО, даже не чувствуя, что пальцы буквально врезались в кожу на затылке, разрывая ее.
Едва дверь захлопнулась, с грохотом, я в этот миг понял, что захлопнулся мир. Больше никогда не увижу Эмили. Вообще. Никогда.
Тогда распсиховался окончательно, начав надрывно дышать, яростно втягивая воздух ртом. Первый ко всем чертям собачьим полетел столик у дивана – я пнул его, а затем перевернул. Но все никак не мог успокоится из-за адреналина – энергию надо было куда-то деть. Начал остервенело лупить по ближайшей стене кулаками, разбивая их в кровь, и получал от этого какое-то ненормальное удовольствие. Где-то в глубине души надеясь, что Ал, как всегда, слушает музыку или играет в видео игру, или, может, Стич, наша голо-система, отвлекает его и не лезет сюда. Просто надеясь, что мой сын не слышит, как я психую. И пока не появились кровоточащие ссадины, пока не образовались синяки и руки не начали ходить ходуном от напряжения – я не успокоился.